— Рики…

— Что такое, Джон?

— Эдвард.

— Он что, налетел на что-нибудь?

— Пошли скорее.

Рики пошел за ним, чувствуя нарастающее беспокойство. Джон выглядел ужасно.

— Он ушибся? Скажи же!

Джон беззвучно открывал рот. Наконец Рики услышал:

— Это я уронил стул. Не знаю, что делать.

Рики взглянул в его бледное лицо.

— Где он?

— Во второй спальне.

Поскольку Джеффри не двигался, Рики сам пошел к двери. Взявшись за ручку, он оглянулся. Джон молча кивнул.

Во рту у Рики пересохло. Желая изо всех сил быть не здесь, а где-нибудь в другом месте, делать что-нибудь еще, даже танцевать, он открыл дверь.

В спальне почти не было мебели. На кровати лежали пальто Эдварда и актрисы. Но Рики видел только Эдварда Вандерли. Он лежал на полу, прижав обе руки к груди. Лицо его было ужасным.

Рики отшатнулся и чуть не налетел на стул, опрокинутый Джоном. Не могло быть и речи о том, что Эдвард еще жив — непонятно откуда, но он это знал.

— Ты не пытался нащупать пульс?

— Пульса нет, — выдавил дрожащий Джон.

Рики заставил себя склониться к телу Эдварда. Он взял его за руку. Она была холодной.

— Что, по-твоему, случилось? — он по-прежнему не мог смотреть на искаженное лицо Эдварда. — Сердечный приступ?

— Не знаю. Может быть. От возбуждения. Но…

— Но что?

— Не знаю. Не могу сказать. Но, Рики, посмотри на его лицо.

Он посмотрел: пустые глаза и рот, открытый в беззвучном крике. Это было лицо человека, испытавшего страшную муку.

— Это не по-медицински звучит, но похоже на то, что его испугали до смерти.

Рики кивнул и встал. Эдвард выглядел именно так.

— Не зови никого. Я вызову «скорую».

Так кончился вечер у Джеффри:

Рики позвонил в больницу, выключил музыку и сообщил собравшимся, что Эдварду Вандерли «стало плохо». Наверх он никого не пускал, и все поспешно начали расходиться. Он искал Анну-Веронику Мур, но ее нигде не было.

Через полчаса, когда тело Эдварда уже увезли в морг, он отвез Стеллу домой.

— Ты не видела, как она уходила? — спросил он.

— Она только танцевала с Недом Роулсом, а потом как-то сразу исчезла. Я думала, она в ванной. Рики, какой ужас.

— Да.

— Бедный Эдвард. До сих пор не могу поверить.

— Я тоже, — слезы навернулись ему на глаза, и он некоторое время вел машину вслепую. Пытаясь избавиться от воспоминания о лице Эдварда, он спросил:

— А о чем вы с ней говорили?

— О, она спросила меня, замужем ли я. Я ответила: «Да, я миссис Готорн». И тут она сказала: «Да, я его только что видела. Он кажется хорошим врагом».

— Ты, должно быть, плохо ее расслышала.

— Да нет.

— Ерунда какая-то.

— Так она сказала.

Через неделю, когда Рики позвонил в киностудию, где она работала, чтобы вернуть пальто, ему там сказали, что она вернулась в Нью-Йорк, неожиданно расторгла контракт и уехала. Никто не знал, где она. Она была еще слишком молода, чтобы сделаться легендой, и про нее просто забыли. И в ту ночь, которая стала последней в истории Клуба Чепухи, он повернулся к Джону Джеффри и спросил: «Что самое плохое ты сделал в жизни?» Джон ответил: «Я не хочу говорить об этом, но я расскажу тебе о самом плохом, что со мной случилось», — и рассказал историю с привидениями.

За тенью следуй — и она отступит, а повернешь — погонится сама.

Бен Джонсон

Старая мысль о докторе Заячья лапка… о том, как целый город был уничтожен музыкантом, который разбил лагерь в пригороде, продавал всякие эликсиры и зелья и устроил шоу — джаз, тромбоны, танцы и все такое. Он черный? Если бы я писал об этом, то местом действия избрал бы Милберн.

Сперва о городе. Милберн, где живет мой дядюшка, это одно из мест, где люди усердно создают для себя ад. Не город, не деревня, но гордится своим положением (местная газета называется «Горожанин».) Они гордятся даже несколькими улицами бедноты под общим названием Холлоу, как бы говоря: вот и мы не отстаем от века, есть и у нас место, где ночью небезопасно. Как забавно. Если беда и придет в Милберн, то не из Холлоу. Три четверти жителей работают вне города, в основном в Бингемтоне. Чувство чего-то тяжелого, давящего и одновременно нервозность (подозреваю, что они без конца сплетничают друг о друге). Может, мне это кажется по контрасту с Калифорнией. Это какая-то особенная нервозность, свойственная таким вот северо-западным городкам. Подходящее место для доктора Заячья лапка.

(Они плохо воспринимают опасность, в том числе и эти трое стариков, друзья дяди, с которыми я встретился вчера. Они написали мне и думают, что я могу им чем-то помочь, в то время как я сам сбежал из Калифорнии и не знаю, как мне дальше жить.) Конечно, внешне эти места привлекательны. Даже Холлоу несет на себе печать очарования 30-х. Ухоженная площадь, ухоженные деревья. Даже леса, окружающие город, ухожены, но все равно такое чувство, что они мощнее, глубже, чем горстка улиц, проложенных среди них людьми.

Кажется, это Богом посланный случай написать роман про доктора Заячья лапка.

Определено: он черный. Одет кричаще, со старомодной пышностью: гетры, золотые кольца, приталенное пальто, котелок. У него улыбка убийцы. Если смотреть ему в глаза, он овладеет тобой.

Его можно увидеть только ночью где-нибудь на пустыре. Он стоит на эстраде с саксофоном, играет музыка, и он приглашает посмотреть его шоу или купить пузырек эликсира за доллар. Он говорит, что он знаменитый доктор Заячья лапка, и что у него есть все, чего ваша душа пожелает.

Так чего желает ваша душа? Нож? Пулю? Или смерть помедленнее? У него есть все. Только доставайте доллар.

Что важно: за этой фигурой сразу встает Альма Моубли. Она тоже давала все, что от нее хотели.

Как насчет твоей Альмы, братец? Ты ведь видишь ее, как, только закрываешь глаза. Неужели ты жил с призраком? Любил призрака?

Как только я прибыл в город, я пошел в офис к адвокату, который написал мне, — к Сирсу Джеймсу.

Пока я шел, я думал: быть может, это начало нового цикла? День был холодным, но ясным. Секретарша разбила мои надежды, сказав, что мистер Джеймс и мистер Готорн на похоронах. Ее они тоже звали, но она недавно работает и совсем не знала доктора Джеффри. Да, они сейчас на кладбище. А вы мистер Вандерли? Вы ведь не знали доктора Джеффри? Он работал здесь сорок лет.