— Джимми-и-и!

Дикий, пронзительный вопль вернул его к реальности. Оказывается, Уилла каким-то образом выскользнула из кровати и теперь забилась в угол комнаты по другую сторону от ночного столика. Ее лицо, и так-то бледное, приобрело синевато-молочный оттенок, если не считать красных, заплаканных глаз и наливающихся кровью отметин на шее.

— Что? — воскликнул он. — Что происходит?

— Боже мой, Джимми, я чуть с жизнью не попрощалась. Ни дать ни взять, история с Джекилом и долбаным Хайдом: схватил меня за шею, сдавил, а лицо у тебя было такое, такое… Как будто из моей чертовой книги.

Она неуверенно поднялась на ноги.

— Надеюсь, ты очухался, ха-ха. Что случилось? Некоторые затруднения с восприятием отказа?

Пазу, однако, было не до шуток. На него накатил приступ презрения к себе вкупе с растерянностью и нешуточным испугом. Схватив одежду, он принялся засовывать в нее конечности, что получалось не слишком ловко. Вдобавок обнаружилось, что он весь липкий: ему страшно хотелось принять душ, но момент, похоже, был не самый подходящий.

— Извини, — сказала она, — я вывела тебя из себя.

Он остановился и посмотрел на нее.

— Нет, это я должен просить прощения. Не знаю уж, что за дрянь со мной приключилась, и думаю, мне не стоит оставаться с тобой наедине. Я позвоню, — добавил Паз, схватив свою куртку. Он направился к двери, но потом заставил себя остановиться и по-дружески обнять несостоявшуюся невесту.

— Может быть, нам стоило бы поговорить об этом?

— Нет, наверное, нет. Мне так не кажется. Прости.

— Поиски правильной девушки начнутся немедленно?

— Пожалуй. Расстанемся друзьями, Уилла, — прошептал он в ее волосы, тесно прижав к себе. — Ты пришлешь мне следующую книжку?

— Пришлю, — сказала она ему в спину, и их разделила закрывшаяся дверь.

* * *

Паз пошел к своей машине и сидел там некоторое время, глядя на свои дрожащие руки. По мере того как рассудочная часть его сознания, некий волевой модуль, истолковывала случившееся как неприятную, но ожидаемую вспышку ярости, превратно истолкованную гиперчувствительной и одаренной чересчур богатым воображением женщиной, тремор стихал. Придумав объяснение, Джимми впал в апатию. Мысль о возможности отказа его просто не посещала. Уилле он нравился, она сама это говорила, они чудесно ладили. Всем ведь известно, что девушки стремятся к постоянному союзу: это такое же непреложное правило, как закон всемирного тяготения. И столкнуться с обратным — все равно что увидеть, как яблоко падает вверх.

Заметив на пассажирском сиденье желтую книгу стихов, он, снова разозлившись, схватил ее и швырнул в темноту, однако спустя пару минут выругал себя и вышел на безлюдную ночную улицу подобрать томик. Книжка в броской желтой обложке упала раскрытой, страницами вниз, и лежала ярким пятнышком на разделительной линии. Паз поднял ее и, стоя прямо посередине Южного берегового шоссе, прочел стихотворение, на котором она открылась.

«Ничто не вечно»

— эта мысль горька и потере любой близка.

«Ничто не вечно»

— но она утешенье забвенья сулит слегка.

Надежда и грусть,

как скакалки крутящейся два конца.

Надежда и грусть —

нетерпения дочери две сестры-близнеца.

Одна носит платье из шерсти,

другая из хлопка-сырца.

Паз ощутил холодок, вовсе не связанный с освежающим ветерком с залива. Ему не нравилось, когда книги раскрываются, демонстрируя многозначительные послания, а то, что он действительно почувствовал некоторое успокоение, прочтя эти строки, раздражало еще больше. Паз снова сел в машину и поехал домой, где приготовил себе забористую смесь водки с лимонным соком, переоделся в обрезанные по колено джинсы и широкую блузу, устроился в раскладном кресле в саду и, потягивая напиток, погрузился в беспокойную дрему под крылом неспешно плывущей над головой мягкой флоридской ночи.

Когда солнце окончательно встало и мечты о возможности выспаться окончательно рассеялись, он принял душ, переоделся в ресторанные клетчатые штаны и непромокаемые башмаки и отправился в безымянную забегаловку на Восьмой улице. Получив на завтрак кофе с молоком и кусок фруктового торта, Джимми прочел «Геральд», выкурил крепкую черную сигару и отправился открывать матушкин ресторан.

Ему подумалось, что рано утром в пустом ресторане есть нечто чарующее: он напоминает любимую, но стареющую подругу примерно в то же самое время дня. Что-то поблекло, износилось, видны те следы времени, которые вечерами, в сиянии свечей, совершенно незаметны, но это недоступное посторонним знание лишь делает отношения еще более интимными.

Он прошел на кухню, надел резиновый фартук и включил заляпанный жиром кухонный плеер: грянула самба «Клаустрофобия» в исполнении Мартино да Вила. Слегка пружиня на пальцах ног, Паз открыл мясной холодильник и извлек оттуда изрядный кусок говядины, целое бычье бедро. У раковины он снял с мяса плотную пластиковую оболочку, смыл кровь, обсушил его и шлепнул на стоявшую у стены между двумя холодильниками разделочную колоду.

Если ты продаешь в ресторане много говядины, выгода зависит от соблюдения порций, и в «Гуантанамере» эта ответственная обязанность была возложена на Джимми Паза. Паз наточил свой любимый нож, лизнул тыльную сторону левого запястья, срезал волосок, осторожно обтер острое как бритва лезвие и принялся разделывать тридцатидвухфунтовый говяжий оковалок на сто двенадцать безупречно одинаковых порций по пять унций.

Паз нарезал ломтики без особых усилий, снимая с края красные пластинки, взвешивая каждую и отправляя в стальной чан. Работа требовала аккуратности и четкости, иначе недолго и без пальцев остаться, но зато к ней не приходилось прилагать никаких интеллектуальных усилий. Паз, доведя свой навык до автоматизма, имел обыкновение, в то время как его руки нарезали мясо на порции, отправлять мысли в свободный полет. Он принадлежал к тому маленькому братству чрезвычайно одаренных, но недостаточно усидчивых и скрупулезных, чтобы снискать лавры на академическом поприще, людей. К тому племени, из которого выходит большинство как скороспелых миллиардеров, так и тех, от кого зависит физическое поддержание западной цивилизации: плотников, каменщиков, пожарных, солдат, полицейских. Подобно многим самоучкам, Паз обладал самостоятельным, но недисциплинированным интеллектом, сформировавшимся в значительной мере через постель, где у него побывало огромное количество образованных женщин. С другими он дела не имел.

Эта последняя мысль цепляет и увлекает за собой поток сознания: каким же он был тупым, если почти двадцать лет выбирал для себя женщин именно из того ограниченного контингента, который не склонен к установлению стабильных отношений. И стоит ли после всего этого удивляться тому, что одна из таких прохиндеек, когда он полез к ней вовсе не с тем, что ей требовалось, дала ему от ворот поворот? Смех, да и только: столько лет трахал все, что движется, и вдруг ему, остолопу, захотелось романтической любви, причем не на ночку-другую, а надолго! Но ведь говорил же ему кто-то, что «подобное радуется подобному». Кажется, эта цитата из Гёте, и шепнула ее на ухо та немочка, блондинка Хельга с выпускного курса. Вроде бы она говорила, что романтическая связь сродни химической и соединение подходящей пары так же естественно и неотвратимо, как образование поваренной соли. Но нет, никакая не Хельга. Труди. Хельга была датчанкой, геологом, занималась морской палеонтологией, датировала что-то там, на отмелях, радиоуглеродным методом, а он взялся понырять с ней с аквалангом, и неплохо они тогда порезвились, а теперь получается, что ему пора искать «правильную» девушку, а где ее взять и когда, если все кругом психи, к примеру, хоть та монахиня с ее опытом религиозных переживаний. Тут вспоминаются Уильям Джеймс с его скептическим признанием реальности и Бет, социолог, не то чтобы верующая, но согласная с Джеймсовым отказом от «агностического вето», настаивающего на рациональности в принятии решения, которое принципиально невозможно принять на сугубо рациональной основе. Какова вообще природа веры, почему он не может быть в нее обращен, учитывая то, что он увидел, его мать… и ту сумасшедшую женщину Дидерофф? Или все дело в ее глазах? Нет, ничего такого не было, просто накатило, а вот от голоса той особы, психолога Уайз, впечатление приятное. Кстати, что-то там было насчет Судана — географ Эмма, Судан, саванна, экотипы, экотопы, сухие сезонные дожди, колючие кустарники, акация, баобаб, что-то о гражданской войне. Ага, из-за войны ей пришлось отменить летнюю экспедицию…