— Тоже мне — интернационалисты, — разыграл разочарование Сирега.

Самыми счастливыми в городе были Юра и Маша. Их никто не знал, и они никого не хотели знать. У них не было дома, который сгорел, родственников, которых убили и за которых обязательно полагалось мстить, не имели они пожитков, всяческого добра, которое нуждалось в сбережении и приумножении.

— Давай похулиганим, — предложила Маша.

— А как? — спросил Юра. По детдомовским меркам, всякое хулиганство сопровождалось употреблением дешевого вина, кровавыми драками, мелким разбоем на дорогах.

— Ну сделаем что-то смешное… Например, кого-нибудь напугаем!

Впереди явственно послышались шаги, тихий разговор. Они замерли, пригнулись, зная, что невидимы и неслышимы. От стены отделилась тень, за ней — другая, третья. Сверкнули стекла очков.

— Ио, так где живет твой жирняк-директор? — послышался шепот.

— Пора бомбить, — вторил другой голос, скрипучий и нетерпеливый.

— Ну я же веду вас, — раздраженно ответил третий. И опять сверкнуло стеклышко.

Маша, обняв Юрку за шею, жарко прошептала ему в самое ухо:

— Это они!

Он кивнул, уже не удивляясь тому, что примерный доктор переквалифицировался в бандита-наводчика. Да и что могло поразить его в этой жизни?

…Директор лечебницы Мышьяков, к его горькому сожалению, проживал не в особняке — в обыкновенном захарканном подъезде. Это гадкое слово раздражало его: «подъ-езд». Он жил на третьем этаже в трехкомнатной квартире, лестница пахла мочой, а стены были испещрены пакостными словами. Зато за крепкой дверью, обитой черной кожей и перетянутой по диагоналям крученой золотистой проволочкой, открывалось тайное благолепие. Все стены и полы на восточный манер были покрыты коврами. Низко свисала массивная люстра чистейшего хрусталя. Чтобы ее не приметили с улицы, шторы в доме директора всегда плотно закрывались. Большую часть пространства в комнатах занимала мебель мореного дуба. Поэтому супруги, весьма тучные по комплекции, не могли передвигаться по квартире во встречных направлениях: разойтись было невозможно. Иногда, по настроению, жена становилась на диван, чтоб пропустить супруга, а директор, проходя мимо, щекотал ее ляжки. Далее эти интимные ласки, как правило, не заходили.

Директор глубоко заблуждался, считая, что никто не догадывается о его весьма сытом благополучии. Все прекрасно знали, что он первостатейный сукин сын, беззастенчиво обворовывал бедных умалишенных и уже довел их до полудистрофического состояния, сам же становился все жирнее. Последнее обстоятельство слегка тревожило его. Но, покрутившись возле зеркала, попрыгав, он высовывал язык, оценивал его цвет и успокаивался…

В этот вечер директор, как всегда, поужинал, использовав обильные консервированные запасы продуктов, лениво подумал о гробах, за которые, как он считал, заломили неслыханную цену. «Конечно, сейчас самый ходовой товар!» И тут же успокоил себя: «Перебьются без гробов… Много чести для всякого мусора. Так закопают. Велика важность…»

Неожиданно в дверь осторожно постучали. Директор вздрогнул, пружинисто подпрыгнул. Сегодня он плотно занавесил окна одеялами. Если бы кому-то в голову пришла мысль искать его, свет уже не выдал бы.

Директор решил не открывать. Но стук повторился — еще требовательней. Хозяин тихо выругался, на цыпочках подошел к двери, приложил ухо к холодной дерматиновой коже.

— Товарищ директор, — послышался вкрадчивый голос. — Откройте, это я, доктор Шрамм. У меня чрезвычайно важное дело.

— Какой же черт принес тебя? — произнес директор и, не открывая дверь, сложив губы трубочкой, прокричал: — Если вы за гробами, то здесь их нет! И вообще на них нет денег. Попытайтесь собрать у общественности… До свидания. Завтра я зайду.

Шрамм пожал плечами и вопросительно посмотрел на спутников. Те поощрительно кивнули.

— Тут дело такое… Вы слышите? — прокричал он. — Плохое известие: наших больных переводят в столицу, я прямо не знаю, как продолжать мои опыты! А здание больницы предложено приватизировать. Количество акций в одни руки зависит от должностного положения члена коллектива. Розыгрыш утром… Торопитесь!

Тут дверь осторожно приоткрылась, директор высунул нос, втянул воздух, подозрительно осмотрел главврача. Его поразили изменения в облике доктора: голова, полностью лишенная растительности, отсутствие бороды и усов неприлично оголило нервический рот и худощавый подбородок. Появилось в нем что-то патологически криминальное.

— Объясните же толком: что за приватизация?

— Может, вы впустите меня? — холодно произнес Шрамм.

Директор помялся, но боязнь упустить свое взяла верх, и он снял цепочку с двери. Шрамм протиснулся в квартиру, обеими руками резко оттолкнул хозяина, вслед за ним с криком и гиканьем ворвались Вулдырь и Консенсус, лица их скрывали тряпичные маски.

— Лоханулся, жирняк! — радостно заревел Вулдырь. — Получай!

И директор, не успев и ойкнуть, получил крепкий удар в нос. Искры сыпанули из глаз, и он сразу потерял способность что-то понимать.

— А ну показывай, старый мерзавец, чего наворовал! — визгливо закричал Шрамм. — Сирых и убогих обкрадывал, гадина, а теперь и дом их хочешь забрать. Получай! — И он наотмашь ударил коллегу по уху, ощутив пронзительную сладость. — Поцелуй свою рожу!

Шрамм ухватил директора за загривок и с силой ткнул его в настенное зеркало. Тот ударился лбом, по зеркальной поверхности брызнули лучики. Это явилось сигналом к вакханалии. Иосиф Георгиевич с восторгом осознал, что выходит на ведущие роли. Это переполнило его неведомыми ощущениями. Его называли Король Ио, и это ему нравилось, былые мучители оказались большими выдумщиками по части развлечений, с ними было здорово, а прошлая жизнь казалась ему кислой, скучной и жалкой, как и наука о психах, которой он занимался.

— Раскрепостимся! — бросил он клич, и началось повальное истребление нажитого имущества.

Первым делом Шрамм открыл шкаф с посудой и стал сбрасывать на пол громады сервизов. Они крошились, разлетались, бились с оглушительным звоном, треском, хрустом. Но это было только начало. Иосиф Георгиевич открыл платяной шкаф и даже покраснел от удовольствия: сколько здесь висело разноцветных тряпок! Он кинулся на кухню, схватил столовый нож и с яростью зверя набросился на платья супруги директора.

Директор завыл:

— У-у, Иосиф Георгиевич, мы же вместе работали, как вы можете? Я вас любил и уважал…

— Где утюг? — зарычал Шрамм и схватил толстяка за грудки.

— Деньги в конверте, приклеены к днищу шкафа! — торопливо доложил тот, решив откупиться частью припрятанных денег.

— Я же спросил про утюг, свинья! — мертвенным голосом уточнил Шрамм, одновременно отрывая у директора рукав халата.

Подельники в это время углубленно изучали содержимое полок и чемоданов. На квартиру было страшно смотреть, и директор, чтобы не потерять сознание, старался глядеть в стену.