— Продолжай.

— Да, Ваше Императорское Величество… Внутренним реформам… Что вызовет процветание земледелия, торговли и промышленности. России, по большому счету, безразличны дела Европы, Ваше Императорское Величество! Безразличны её войны, вызванные этими делами! И бессмысленно строить огромный и дорогой флот. Позвольте на-прямоту — это игрушка Вашего Императорского Величества.

Он же слушал и думал: забавно. Забавно. Друг Адам решил помешать ему осуществить свой союзнический долг по отношению к Пруссии и вообще осуществить свой долг по отношению к Европе. И это говорит его министр иностранных дел. Ещё глубже погрузился в мысли, желая определить, до событий возле Аустерлица или же после событий возле Аустерлица происходит этот пустой, совершенно не нужный ни ему, ни России разговор; желал определить, до или после и — не определил. Однако же ясно определил, что решительно все перестали вдруг исполнять свой долг. И Лулу тоже. Весьма наивно было бы ожидать от неё чего-либо иного, но он всё-таки ожидает иного, следовательно, он весьма наивен. Впрочем, лучше употребить иное понятие: сентиментален. Он весьма сентиментален. Oui, un tel mot et ici bien a ca place.[41]

Мысль Чарторыйского о Лулу уже давно перелетела, и он, он, император, давно уже вспомнил о ней — о жене.

Ее долг — несмотря ни на что, исполнять должность — sic: должность! — императрицы. Это необходимо, пока он не примет окончательного решения по поводу Амалии. Он, он примет окончательное решение о её судьбе, а не она!

Примет решение.

— Русские никогда не извлекали из европейских войн решительно никакой пользы, только рекруты гибли на полях сражений, а их матери платили всё новые и новые налоги. Между тем для действительного благосостояния России требуются продолжительный мир и постоянные попечения умной и миролюбивой администрации. Иначе страна рискует стать игрушкой более предприимчивых и более деятельных правительств. Я, Ваше Императорское Величество…

— Довольно.

В повисшем молчании он на секунду, на единое мгновение закрыл глаза, увидел уплывающий вдаль корабль, неестественно выгнутые под ветром паруса, словно бы на голладской какой гравюре, любимой Лулу, — она любила такие, ещё любила рисунки князя Адама, тот тоже — помимо портретов — рисовал ей уплывающие вдаль корабли, хотя следовало бы ему рисовать размытую русскую дорогу и темную, без гербов, карету, запряжённую четвериком, но сей земной образ не брался в расчёт романтиками. Так что увидел высокую корму, открытое квадратное окошко в ней, а в окошке женское лицо, знакомое ему лицо — то был сон, видимый им много раз, сон, впервые пришедший в детстве, словно бы напоминание о будущем, а потом с перерывами в несколько лет повторяющийся, словно бы с некоторой пролонгацией отображённый сознанием и время от времени выводимый на первый план его искренних мук — до поры, пока настоящая мука не сделала его сны уж поистине тяжкими. Тогда вздымающаяся на волне корма корабля, уплывая, казалась чёрной, обугленной кромешным огнём, молнии тогда сверкали в его снах, он тяжело просыпался, долго не имея сил подняться, заставить себя выпить чашку шоколада, рука дрожала, принимая чашку от лакея… А впрочем, впрочем, ту ночь первого марта он всю свою жизнь считал как бы не существовавшей, да, именно так: не существовавшей!

Он улыбнулся, видя, как батюшка проходит в покои Лулу — вернулся с прогулки раньше обычного, и ему, батюшке, по всей вероятности, не успели донести, что Лулу у себя отсутствует сейчас, а находится в беседке с одним из офицеров Кавалергардского полка. Батюшкин шпиц, устремившийся в двери, не обратил на него, смотрящего, никакого внимания, а то бы батюшка оглянулся на лай; сквозь стёкла на галерее смотрел, как батюшка, помахивая шляпой, в совершенном одиночестве проследовал в комнаты к Лулу.

Чтобы не строить догадки, которые вовсе сейчас оказались бы не к месту, повернулся, быстро повернулся, перелетел несколько вперёд во времени, чтобы переговорить теперь с братцем Константином. Произнёс, вскидывая подбородок:

— Какая странная фамилия — Охотников.

Ничего странного в такой фамилии не было. Но что он мог ещё сказать? Стоял, опираясь позади себя рукою, вывернувшись вперёд грудью и животом, словно бы позировал сейчас живописцу. И кто? Мелкий воронежский дворянчик, вместе с Лулу распоряжающийся средствами, способными спасти либо погубить государство. Распоряжаются средствами и рожают ему детей. Слава Богу, это опять девочка и, слава Богу, тоже слабая здоровьем. Вздохнул и перекрестился неблагочестивым мыслям своим. Чему быть, того не миновать, и братец понимает это совершенно, они с братцем, внешне — так говорят — весьма различные по натуре, всегда понимали друг друга совершенно.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что огласка… — произнёс теперь.

— Разумеется, Ваше Императорское Величество.

Выставил заслоняющую и отводящую ладонь, словно бы произнося: «Laisse, Constantin, laisse cela, nous sommes ici parfaitement seuls»,[42]— так всегда говорил, желая показать себя просто старшим братом; выставил ладонь, но не произнёс ничего, вообще в этом разговоре ни одну фразу он так и не смог довести до конца.

— Тот Охотников, который…

— Да.

Он укоризненно покачал из стороны в сторону головой, как будто бы выговаривая брату за недосмотр. Братец только сопел; в конце-то концов, братец, как главноначальствующий над всей кавалерией, действительно оказывался виноватым — Охотников числился по гвардейскому кавалергардскому полку, по первому эскадрону, регулярно назначаемому в императорский караул и потому не имеющему довольно времени на глупости, однако же, несмотря на начальство братца над кавалерией, означенный кавалергард всюду поспел — и туда, и сюда. Хотя единственное, что от веку полагалось гвардейским офицерам вне службы, — театр и актрисы. Театр и всё, что сопутствует театру, вся эта мишура — цветы и прочее. Актрисы же, разумеется, должны прилагаться к цветам, именно так — прилагаться. Но этот, значит, оказался бойчее прочих.

Так и сказал, все покачивая головой, не «ай-яй-яй», что обычно произносят, так-то головою покачивая, а так и сказал:

— Наш пострел везде поспел. — Повторил: — Но ты понимаешь, что огласка…

Несколько времени подумал, окончательно принимая решение. Он имел точные сведения не только от Амалии. В конце концов, тайная служба, учреждённая по его приказу, работала хорошо, да, так — достаточно хорошо.

— Поступление в страну хотя бы ограниченных денежных сумм, минуя казначейство, должно оживить… Ты понимаешь… Одновременно с устранением самого способа этого появления. Это не может быть долговременным.

Они встретились взглядами с братцем, и тот, сдвинув ботфорты, словно бы получивший указание адъютант, склонил голову пред государем.