Я уже заканчивал накладывать штриховкой тени, когда распахнулась дверь и в коридор вышла Софи. Модное платье она сменила на легкий жакет, белую блузу и длинную шерстяную юбку, из-под которой выглядывали практичные и удобные туфли. Довершали наряд соломенная шляпка, небольшая сумочка и неброские бусы.

– Ну как? – спросила кузина, уперев руки в бока.

– Учительница? – предположил я, убирая блокнот во внутренний карман. – Или компаньонка? Нет, секретарша! Я угадал?

Софи негромко рассмеялась.

– Идем быстрее, пока меня никто не увидел в таком виде.

Мы дошли до черного хода, спустились с крыльца и зашагали напрямик через соседний двор. Я сунул руку в карман к пистолету, но – обошлось.

На набережной канала к нам тут же подкатила коляска; я усадил спутницу на заднюю лавку и сам забрался следом под брезентовый верх. Лука и Гаспар расположились на козлах впереди.

– Поехали! – скомандовал я. – Быстрее!

Лука взмахнул вожжами, и коляска покатила по дороге. На первом же перекрестке я велел повернуть налево и оглянулся, но тревога оказалась напрасной: тащившаяся за нами самоходная коляска на пересечении улиц проехала прямо.

– Куда теперь? – пробасил Лука.

– На перекресток Михельсона и Менделеева, – сообщила Софи. – Знаешь, где это?

Громила покрутил из стороны в сторону мощной шеей, затем кивнул.

– Да, найду.

Коляска поехала вдоль рельсов, и я негромко спросил:

– Нам в Иудейский квартал?

– Не совсем, – уклончиво ответила Софи.

Громыхая на стыках железными колесами, нас нагнал паровик, лошади испуганно шарахнулись в сторону, но Лука сумел удержать их от столкновения с многотонной самоходной повозкой. Порыв ветра принес шлейф едкого дыма; Гаспар закашлялся и достал портсигар, словно это могло ему хоть как-то помочь.

Весь проспект Менделеева, насколько хватало взгляда, оказался запружен телегами и паровыми экипажами. На перекрестках и у съездов к мостам через Ярден то и дело возникали заторы. Регулировщики яростно дули в свистки и размахивали дубинками; где-то на тротуар выволокли повозку с отвалившимся колесом, где-то оттолкнули в сторону заглохшую паровую коляску. Жизнь била ключом.

Солнце продолжало жарить изо всех своих солнечных сил; укрыться от него посреди широкой дороги было попросту негде. По щекам Луки катились крупные капли пота, но он стоически сносил неудобство, а вот Гаспар весь извертелся на месте, обмахиваясь кепкой. Под брезентовым верхом было не слишком жарко, но, когда коляска наконец доползла до поворота на Михельсона, я не удержался от вздоха облегчения.

– Пойдешь вместе со мной, – предупредила Софи.

– Разумеется! Что за банк?

– Отделение Ссудно-сберегательной конторы Фойла и Морса.

– Английские иудеи?

– Или хотят, чтобы все так думали.

Но только коляска выбралась из плотного потока транспорта и повернула на улицу Михельсона, Лука немедленно натянул вожжи, останавливая лошадей. Дорога оказалась перегорожена живой цепью констеблей и целой толпой зевак, среди которых преобладали местные иудеи в традиционных черных одеяниях. На полицейских ротозеи напирать не решались: те стояли в полной боевой выкладке и вид имели откровенно недобрый. Из-за соседнего дома выплыл небольшой дирижабль, пошел на снижение, завис над крышами. Пулеметные гнезда гондолы были открыты, наружу торчали ствольные блоки гатлингов.

Очередная облава?

Но нет – тут и там сверкали ослепительные магниевые вспышки, отчаянно строчили заметки в блокнотах стоявшие поодаль газетчики, стелился над улицей едкий черный дым, совсем непохожий на тот, что вырывается из труб паровиков.

За оцеплением что-то горело. Ссудная контора?

Вот черт!

К нам подбежал молоденький констебль в дурно подогнанной и еще толком не обмятой форме и истошно завопил:

– Проезд закрыт!

Лука хмуро глянул на постового сверху вниз и оглянулся назад в ожидании распоряжений.

– Отъезжайте! – с надрывом крикнул молодой полицейский и схватил висевший на груди служебный свисток.

– Больше уважения, моншер! – усмехнулся я, хоть сейчас и было не до шуток, и объявил: – Лука, разворачивайся!

– Скажи, что это горит не банк! – прошептала Софи; она вцепилась мне в плечо с такой силой, что побелели пальцы.

– Сейчас все узнаю.

Я выпрыгнул из коляски на асфальт и быстро огляделся. Пробиться через толпу зевак к оцеплению не представлялось возможным, да и обзор оттуда оставлял желать лучшего. В идеале стоило забраться на крышу соседнего дома, но там уже маячила фигура вооруженного винтовкой констебля.

Не пожар, нет. По крайней мере – не только пожар. Слишком уж всполошились стражи порядка. И опять же – где тогда огнеборцы?

При этом дымом тянуло все сильнее, из-за оцепления доносились резкие отзвуки неразборчивых в уличном шуме команд. Туда никак не прорваться. Или… все же есть шанс?

К дому, выходившему на ссудную контору фасадом, примыкал высокий каменный забор, на него непонятным образом умудрился забраться совсем молодой паренек в неброском сером костюме, поношенных ботинках и котелке. Он что-то увлеченно писал в толстой тетради, солнечные блики сверкали на стеклах пенсне. Ловкач пробрался за оцепление, но стянуть его с забора полицейские могли лишь с помощью лестницы, а у них сейчас были дела поважнее.

Я перебежал к углу дома и только взялся за водосточную трубу, как сзади подскочил постовой.

– Стой! – крикнул пузатый усатый констебль и протянул руку, но я уже уперся носком ботинка в прибитый к стене жестяной хомут и одним резким рывком закинул себя наверх. Там спешно ухватился за следующее колено, подтянулся, вновь оттолкнулся ногой и взгромоздился на каменную ограду, поверху которой, на мою удачу, не вмуровали ни железных штырей, ни битых бутылок.

– Слезай оттуда, поганец! – взъярился полицейский. – Слезай немедленно, кому сказано!

– Спокойствие, милейший! Всенепременно слезу, дайте срок! Только отдышусь самую малость!

– Уж я тебе! – пригрозил констебль дубинкой и врезал ею сунувшегося по моему примеру к водосточной трубе газетчика. – А ну пшел отсюда!

Пока полицейский отвлекся, я перебрался к парню с тетрадкой и окинул взглядом открывавшуюся с высоты картину. Та не порадовала.

Почтенные господа Фойл и Морс могли спать спокойно – горела не их Ссудно-сберегательная контора, а замерший посреди улицы полицейский броневик. Нос самоходной коляски был разворочен взрывом порохового движка, из распахнутой дверцы вовсю валили клубы черного дыма. Стволы гатлинга в повернутой набок башенке бессильно уставились в небо.

Но пострелять пулемету все же довелось: двери ссудной конторы были пробиты длинной очередью, а на залитых кровью ступенях валялось два безжизненных тела. Еще один покойник замер немного дальше по тротуару. Стена дома за ним была выщерблена и забрызгана красным.