Она зевнула, протяжно и от души.

Сон. Хорошая мысль.

Просыпаться Фрэнки не намеревалась.

Она приставила к виску дуло пистолета, но передумала. Что, если она промахнется? Ей приходилось слышать о подобном — когда при попытке самоубийства пуля проходила сквозь мозг, как машина по гоночной трассе, ужасным образом калеча жертву, но не принося желаемого эффекта. Что, если она только ранит себя, но не убьет?

Ее снова одолела зевота, но она подавила ее, сунув пистолет в рот. Тот отдавал маслом и кордитом, и Фрэнки обнаружила, что этот вкус был поприятнее потных членов, что бывали у нее во рту ранее.

Она собралась с духом и, прежде чем лишиться самообладания, спустила курок.

Раздался щелчок.

Она закричала от досады и швырнула пистолет в темноту. Лязгнул металл — что-то упало. Следующие несколько секунд в помещении металось эхо. Фрэнки всхлипнула, и слезы хлынули из глаз.

Даже когда отключилась, она еще продолжала плакать.

***

Фрэнки даже не сразу поняла, когда проснулась. Лежа в темноте, открыла запекшиеся глаза и увидела такую же темноту. Подумала, не умерла ли она во сне.

Почти в тот же миг ее охватили спазмы, и она едва успела повернуть голову, прежде чем ее начало тошнить. Желудок был пуст, и он выворачивался наизнанку, яростно вздымая те остатки жидкости, что в нем находились. Теплая желчь забрызгала рубашку и прилипла к волосам. Фрэнки сильно вспотела, ее рваная одежда промокла.

Нет, решила она, она не умерла. Все было гораздо хуже.

Наступила короткая передышка, после чего ее живот пронзил новый спазм. Кишечник взорвался, и все, что ниже пояса, стало теплым и влажным. От запаха ее затошнило, и последовал очередной приступ сухой рвоты.

Когда началась третья волна спазмов, она со стоном прикусила губу. Кровь стала сочиться ей в горло, и в следующую секунду ее опять стошнило.

У Фрэнки вырвался крик, она попыталась встать. Пот полился ей в глаза и их защипало. Мышцы стали подергиваться, ноги пронзали судороги, словно она уходила в «завязку». Каждый рывок отдавал болью, которая разливалась по костям, и спазмом, что поднимался вдоль позвоночника и взрывался в самом центре мозга. Стоны не унимались, глаза оставались крепко сжатыми. И в этот момент ручка двери повернулась — Фрэнки услышала щелчок. А открыв глаза, судорожно набрала в грудь воздуха — страх пересилил недостаток наркотика, против которого так возмущался ее организм.

Дверь приоткрылась, показался мерцающий факел.

— Ты не из них, — безэмоционально заметил негромкий низкий голос.

Фрэнки, вздрогнув, прищурилась в попытке разглядеть хоть что-то в неровном свете факела. В этот момент боль усилилась, и она едва сдержала крик, когда ее захлестнул очередной приступ жидкого поноса.

— Я такое уже видал, — прошептал голос. — Наверное, надо еще подождать, да?

Дверь тихонько закрылась, и Фрэнки осталась наедине с факелом и голосом. Она заскулила.

— Ч… что ты такое?

— Я Тролль.

Она рассмеялась — вяло, бессильно, резко перейдя в кашель.

— Думаю, метадона у тебя с собой нет? — спросила она слабо.

А потом свет факела сменился темнотой, и она вновь перестала что-либо чувствовать.

***

Зубы сжаты. Крепко. Настолько, что можно чувствовать, как они шатаются, как между ними и деснами выступает кровь.

Пот сочится из забитых грязью пор, как гной из прыща. И воняет. От этой вони ее тошнит, а от запаха тошноты ее тошнит снова. Она лежит в собственной моче и дерьме, чувствуя, как все это липнет к ее содрогающимся ягодицам и стекает по костлявым ногам, а еще, будто теплое одеяло, обволакивает нижнюю часть спины.

Она находит в этом утешение.

Утешение в дерьме. Утешение в аду.

Потом становится холодно, и ее опять бросает в дрожь.

Ребенок где-то здесь, с ней. Она его еще не видела, но она его слышит. Окорок, Си, Черный, Уилли и остальные тоже здесь — нашептывают обещания боли и смерти. Она только рада им, выжидающе протягивает руки, но смерть не приходит и разочарование вызывает слезы. Доктора и медсестры перешептываются поверх запаха эфира. Она слышит, как расстегивается ширинка, и от этого неистово содрогается.

В промежутках между приступами безумия — ибо она знает, что это такое — появляется Тролль. Он протирает ей лицо прохладной влажной тряпкой и шепчет что-то ободряющее, а потом заставляет пить горячий куриный бульон из ржавой кофейной банки. Она проклинает Тролля, потому что не просила этой похлебки — ей нужен был героин. Бульон только клокочет у нее в желудке и не принимается им, но Тролль все равно продолжает ее кормить.

Она видит грязь в его неухоженной бороде, там, наверное, можно найти остатки куриного бульона, которым ее тошнило. На мгновение она проникается сожалением и замечает беспокойство в его добрых серых глазах, но затем на нее снова находит — ЖАЖДА — и она опять начинает его ненавидеть и ей хочется умереть. Она умоляет его, чтобы он ее убил, но ее не слушают.

Проходят минуты, часы и, если судить по ощущениям, дни, на протяжении которых ее то бросает в жар, то знобит, и она не может дышать (пусть это ей и не нужно, но ее все равно беспокоит, что она не может), ее выматывают судороги, спазмы и конвульсии, ее тошнит, а нос и горло забиваются слизью и Фрэнки кричит.

И кричит.

И кричит.

И кричит…

Все это время Тролль сидит рядом, успокаивает ее и обещает, что все будет в порядке, что все почти закончилось, и, возможно, он прав…

…потому что ребенок плачет уже не так громко. Она его уже и не слышит.

Что-то внутри нее умирает, и Фрэнки наконец засыпает.

***

Фрэнки открыла глаза. Кости и мышцы болели, голова раскалывалась, из носа текло, но несмотря на все это она чувствовала себя лучше.

Тролль сидел посреди помещения и читал в слабом свете свечи. Когда она зашевелилась, он посмотрел на нее удивленно, улыбнулся и отложил книгу. Фрэнки успела увидеть обложку — «Рождение трагедии» Фридриха Ницше.

Фрэнки облизнула губы и попыталась заговорить. Язык казался шершавым, как наждачная бумага.

— Я думала, умру. Я и хотела.

— Я как раз об этом и читал, — отозвался Тролль. — Ницше цитирует Силена[15]: «Наилучшее всегда лежит вне нашей досягаемости: не рождаться, не быть, быть ничем. А следующее за наилучшим — это побыстрее умереть». Очень подходит для нашего мира. Мне бы определенно не хотелось рождаться, чтобы попасть в тот ужас, что творится снаружи.

Фрэнки ничего не ответила. Комната показалась ей на удивление теплой, почти уютной.