Первая пуля срикошетила от капота, ударив в лобовое стекло, покрыв его паутиной трещин, вторая прошила бампер, зато третий и четвёртый выстрелы попали в цель — крупнокалиберные пули прошили двигательный отсек, и центральный флайкар мгновенно начал отставать, будто проваливаясь назад.

В этот момент Мари резко, без предупреждения, затормозила.

«Акцепт» задрожал, но, сбрасывая скорость, не ушёл в сторону, продолжая двигаться по средней полосе.

Преследователи, отвлечённые выстрелами, не сразу отреагировали на внезапный манёвр — ещё секунда, и они поравнялись с «Акцептом».

Яна удержал впившийся в грудь страховочный ремень.

— Стреляй!

Боковое стекло автоматически опускалось.

Он чувствовал, что не может вдохнуть, — воздух выбило из груди в момент резкого торможения, но Мари…

В этот миг Ян успел подумать, что по-любому провалил бы утреннюю миссию — пока он вскидывал автомат, она, отпустив руль, разрядила в поравнявшуюся с ними машину две перезаряженные обоймы трофейных «АПС».

«Абакан» ударил секундой позже, ровная строчка пулевых отверстий пробежала по глянцевитому борту третьей преследовавшей их машины, флайкар тут же занесло, он проломил металлическое ограждение дороги, подпрыгнул, перескакивая поребрик, отделявший тротуар от проезжей части, и врезался в стену здания…

Мягкое ускорение сорвало прицел, толкнув Яна назад в кресло.

Вырвались?

Бронестекло вновь поднималось, отсекая визгливый шум покрышек, одиночные выстрелы, цвирканье пуль и приближающийся рокот патрульной полицейской машины…

На приборной панели заморгал огонёк вызова.

Мари включила громкую связь.

— …повторяю, водитель «Акцепта», маркер 45–94, остановитесь!

Мари и Ян переглянулись.

Что же сделала проклятая «запретка» с той девушкой, чей образ, несмотря на время и невзгоды, не тускнел в памяти лейтенанта Ковальского?

Он помнил её совершенно другой, напряжённой, сжавшейся в комок нервов, испуганной, с глазами, полными ужаса, непонимания и неприятия происходящего.

Хрупкая, худая, немного нескладная для двадцати лет…

И тем не менее оставшаяся с ним до конца, до последней бесноватой атаки, в которой уже не было возможности выжить.

Теперь Ян видел перед собой совершенно другого человека — если он умудрился постареть за истёкшие десять лет, то она, напротив, будто расцвела… только глаза остались прежними, хотя теперь в них уже не читался испуг и страстное, неизбывное желание жить.

Она смотрела на него устало, грустно и… уверенно.

— Прорвёмся, Ян.

Хотелось спросить — куда, но она уже отвернулась, сосредоточившись на дороге.

Он протянул руку и выключил коммуникатор.

Всё равно… Теперь уже всё равно…

Флайкары преследователей скрылись из вида, «Акцепт» свернул на эстакаду, ведущую под уклон.

Приближалась окраина мегаполиса, здания огромными уступами сбегали к основанию города, внизу, среди множества огней, виднелись отчётливые скопления проблесковых маячков полицейских машин.

Дальше, за городом, царила темнота, над головой, проступая сквозь зарево городской иллюминации, застыли крупные клубящиеся кучевые облака.

Впервые за десять лет Ян смотрел в небо и понимал, что ему снова хочется жить.

Как будто тоска, глодавшая душу, потерялась средь городских магистралей, не поспевая за стремительным «Акцептом» Мари Лерман.

Он посмотрел на неё.

Мари поймала его взгляд и улыбнулась краешком губ.

Улыбка. Бешеная скорость. Приближающиеся тревожные огоньки.

Путь к непонятной ему свободе, где хрупкая девушка пережила нечто более страшное, чем смерть, если могла сейчас улыбаться, ободряя его и себя.

Прорвёмся…

Слово, которое могло звучать по-разному, но в её устах оно почему-то не казалось синонимом смерти.

Ян уже различал скопившиеся на перекрёстке у выезда из города приземистые освещённые красно-синими отсветами силуэты полицейских машин, и его рука вновь невольно легла на автомат.

Мари, не поворачиваясь, отрицательно покачала головой:

— Не нужно, Ян.

— Нам не прорваться без боя, — возразил он.

— Я знаю. Поэтому мы не поедем туда. — Она быстрыми, заученными до автоматизма движениями отключила часть панелей автоматического пилотирования и, крепко удерживая руль, внезапно крутанула его вправо.

Резкий визг, облачко дыма из-под колёс, колоннада мощных опор, мелькнувшая в свете фар, и машина, перепрыгнув через поребрик, разметала бампером ограждение из металлических стоек, оказавшись в узком, плавно изгибающемся пространстве огромной железобетонной трубы.

Ян с трудом подавил в себе желание зажмуриться — посреди тоннеля, являвшегося основным стоком ливневой канализации города, возвышались мощные дополнительные опоры, на которых, очевидно, стояло одно из окраинных зданий, но предчувствие обмануло — скорость, на которой «Акцепт» влетел в замкнутое пространство, вытолкнула машину на закругляющуюся стену, прижала к ней, позволяя нестись в полувертикальном положении, касаясь поверхности огромной трубы всеми четырьмя колёсами.

Бешеная гонка в клаустрофобическом пространстве продолжалась не более двух минут.

Бледное лицо Мари было напряжено так, что явственно проступили скулы.

Уже не ускорение, а перегрузка ощущалась каждой клеточкой тела.

Ян не понимал, как проскочат они выход, который наверняка забран мошной стальной решёткой и расположен на приличной высоте относительно уровня окружающих город полей.

Вот тут он ошибся.

Решётка когда-то была, но её давно убрали из-за постоянно застревавшего в ней мусора, а за годы эксплуатации под стоком образовался овраг, который регулярно засыпали вместе с различным принесённым водой хламом — в результате уровень почвы постоянно поднимался, превращаясь в своеобразную амортизационную подушку из многих слоёв песка и мусора.

Вырвавшись из теснины, «Акцепт» с погашенными фарами пролетел около двадцати метров, прежде чем с глухим ударом рухнул на свежую насыпь, взметнув по сторонам центнеры грязи.

Что-то с силой ударило в бампер, во тьме раздался скрежет металла, царапнувшего лобовое стекло, машину несколько раз развернуло вокруг оси и, наконец, остановило, заставив резко покачнуться на подвеске.

Ян почувствовал, как свежий воздух врывается в салон.

Не важно, что к запаху травы примешивались флюиды свалки, после всего пережитого воздух пьянил, каждый вдох шёл полной грудью, и он знал, что навсегда запомнит эту ночную прохладу, как некий символ перелома собственной судьбы.