И многое другое я еще узнал. Но предел моих познаний обогатился, когда дядя Вася задал мне задачу о гусях. Тут Мизернюк возвысился над самим собой.

* * *

Итак, жизнь дяди Васи текла в этом доме счастливо, если бы ее не омрачала болезнь Антонины Петровны. Она же заболела после того, как похоронила еще раньше в Киеве двух своих малюток. С тех пор она осунулась, постарела, стала желтой и всегда печальной. Я это плохо понимал умом, но чувствовал.

Пока что дядя Вася стал обучать меня садоводству. Он развел большой, так называемый питомник, где прививая деревья врасщеп и копулировкой16 весною, а летом при помощи окулировки17. Я ему усердно помогал. Моею обязанностью было заматывать деревца мочалой и замазывать особой замазкой.

Потом у дяди Васи была большая пасека. Он довел ее до пятидесяти пней. Так назывались ульи, которые в те времена делались из обрубков толстых деревьев. В ближайших лесах росли огромные сосны. Из каждой такой толстой сосны выходило по несколько ульев. Дядя Вася называл их разными именами. Был ряд «перунов» и был ряд «маток». Все они накрывались соломенными шапками, поверх которых насаживали глиняные миски.

Я вечно торчал на пасеке и постепенно познавал тайны ульев. При этом меня кусали пчелы, но я знал, как поступать, чтобы не очень распухало ужаленное место. Надо прежде всего как можно скорее вытащить жало. Оно застревает в теле, потому что жало пчелы имеет форму стрелы, так что пчела, ужалив, не может вытащить жало из тела, иначе как отдав свои внутренности. Эти-то внутренности и видны, за них и можно жало вытащить. А пчела гибнет.

Дядя Вася в примитивность этих «перунов» и «маток» внес усовершенствование, так называемые рамки. Для этого пни выдалбливались аккуратно, так, чтобы рамки могли вставляться. Словом, я кое-что понял в пчеловодстве.

* * *

Когда поспевали яблоки и груши, приходилось держать сторожей, иначе предприимчивые парни из села воровали их и портили деревья по ночам. Как-то утром дядя Вася поспешно пошел в парк, и я по обыкновению поспешил за ним. Мы пришли на полянку. Там был шалаш сторожей и около него огромные горы насыпанных на брезент яблок. Это было все понятно и привычно. Но рядом с этими яблоками и шалашом сидело трое хлопцев с головами, обмотанными кровавым тряпьем.

Ночью произошел бой сторожей с ворами. Сторожа победили, избив воров палками, а троих взяли «в плен». Я с ужасом смотрел на кровь, а дядя Вася насупился и пошел домой. Дома пили утренний чай, как всегда, с дамами и тут произошел бой у дяди Васи с обеими Петровнами.

Дядя Вася говорил:

— Неприятно это, но ничего не поделаешь, надо будет подать на них в суд.

Но дамы победили, и в суд не подали. Только пришлось рассчитать молодую горничную. Ее, конечно, собаки хорошо знали, и потому она их привязывала ночью, чтобы ворам, среди которых был ее жених, удобно было красть.

* * *

Теперь о собаках. Их было три: большая Лютка, средний Серчик и затем породистый пойнтер18, у которого была прострелена задняя лапа, и он поэтому всегда был сзади. Собаками командовали две девчонки. Одна, что постарше, по имени Людка, двенадцати лет, и десятилетняя Палашка, Пелагея. Они тоже были вроде младших горничных.

Бывало, что я, забравшись в царство хмеля, забывал об обеде, но мне напоминал о нем собачий лай в парке. Я понимал, что это собаки разыскивают меня по следам. И действительно, первой врывалась в мою палатку под хмелем большая Лютка, за ней Серчик и, наконец, бедный Ральф. Скоро после этого прибегали Людка и Палашка.

— Панычку-у!

— Что такое? — спрашивал я.

— Та вже за столом сыдять.

Я знал, что они врут, но мы вшестером отправлялись дружно в «Палац», где еще не обедали, а только что Архип привез бочку с водой.

* * *

И вечером этого дня мы с дядей Васей и еще с кем-то пошли в направлении парома через село. Улица проходила мимо парка, огороженного высоким забором. На улице было достаточно народу и визжала скрипка. Подойдя ближе, мы увидели, что под эту скрипку танцуют три хлопца отчаянный гопак. Кто же были эти хлопцы? Это были воры в еще окровавленном тряпье, которые праздновали, узнав, что их судить не будут.

А на высоком заборе парка сидели и любовались на гопак сторожа. Когда я много-много лет спустя, будучи в тюрьме, рассказал об этом моему другу Креннеру, он пришел в восторг:

— Вот это Россия! Воры, сторожа, дерутся и затем мирятся как ни в чем не бывало. Этого бы у нас не могло бы быть.

* * *

Миновав пляшущую тройку, мы увидели вдали нечто, что нас удивило. Это, несомненно, был наш серый рысак, над ним дуга, но по бокам дуги что-то вроде бочонков. Надо сказать, что была суббота, а в субботу приезжал из Киева Дмитрий Иванович Пихно, так как всю неделю он возился в Киеве с «Киевлянином». Расстояние тут было около ста верст. Покрыть такой пробег мог только, конечно, рысак. Это и был хреновский жеребец хороших ходов, но с характером злым. Он калечил кучеров и был крайне изобретателен на всякие пакости. Например, он замечательно ловко ломал оглобли. Для этого он взлетал на дыбы и затем стремительно бросался вниз и ударял оглобли о землю, ломая их вдребезги.

Колясочка была очень легонькая, но не прочная. В пути он заупрямился, поломал первые оглобли, потом какие-то вторые, купленные. Тогда, на какой-то кузне, приделали толстые жерди. Их он сломать не мог, и так Дмитрий Иванович доехал.

Трагическую историю этого коня надо бы изложить отдельно, но она очень длинная…

* * *

Шли дни и годы. Однажды Василий Иванович неудачно соскочил с телеги, и что-то у него заболело в позвоночнике. Он слег и больше уже не вставал. Дело было не в неудачном прыжке с телеги. И пришлось его везти в Киев. Привезли и положили в особнячке на Кузнечной. Явились лучшие профессора и определили, что эта болезнь называется эхинококкоз19. Это страшная болезнь, в то время неизлечимая. Теперь, говорят, ее излечивают. Этой болезнью страдают многие собаки. Но эти эхинококки, живя годами в организме собак, не причиняют им никаких страданий. И вот что удивительно: дядя Вася почему-то знал об этих эхинококках, поэтому, когда мы, мальчики, возились с собаками, он строго это запрещал и объяснял, что человек может заразиться от собак страшной болезнью. И вот предчувствие роковым образом сбылось на нем самом.

* * *

Он пролежал четыре года, прежде чем умер. Эхинококки вызвали у него совершенный паралич обеих ног, не повлияв ничуть на остальные органы и на головной мозг. За это время он продиктовал интересную книгу «Беседы о сельском хозяйстве», где в очень красивой и даже поэтической форме читателю объяснялись некоторые принципы ведения сельского хозяйства. В комнате, где он лежал, ему поставили улей. Пчелы вылетали и возвращались обратно в свой дом через дыру, просверленную в раме окна. Эта дыра предназначалась в старых домах для болта от ставни.