Всё-таки, если конца не ожидается, значит, что-то обязательно будет ещё. Может, придётся ждать, когда кончится похмельный синдром испитой из чаши Тиласиновой крови? Оставалось верить, что всё проходит, всё течёт, всё изменяется – пройдёт и это. От соломоновой мудрости тоже никуда не денешься. Наконец тьма принялась принимать окраску сумеречного тумана и реально проявляющихся как изображение на фотографии предметов, имеющих материальную твёрдость.

Пора реально сматываться отсюда, поскольку зависшее состояние между завтра и вчера не сулило ничего хорошего. Но в этот раз господин граф не сказал никакого пароля для возвращения. Что же делать? Может, снова попробовать прочитать Иисусову молитву? Я закрыл глаза и вспомнил, вернее, попытался вспомнить нашу мистическую мегалитическую молельню.

Тут же энергетическая петля захлестнула мои ноги, и через секунду я оказался распростёртым на полу перед треугольным алтарём. Покряхтывая, цепляясь за выпуклую грань мраморного жертвенника, я поднялся. По ту сторону, ухмыляясь, как ни в чём не бывало, стоял Сен-Жермен.

– Возвращать из бывшего небытия можно, только зачем же мордой лица – и об пол! – по привычке проворчал я, сознательно избегая этикетных словоизлияний, поскольку граф чем дальше, тем больше показывал себя с не лучшей стороны. А это оставляло в душе кислый привкус досады.

– «Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори перед Ангелом Божьим: „это – ошибка!“. Для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твоё и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве совпадений, как и во множестве слов, много суеты; но ты бойся Бога».

– Екклесиаст? – догадался я.

– Ага. И ему точно надлежит стать твоим душеприказчиком, мой юный друг, – любезно сообщил Сен-Жермен.

– Что ж так сразу? Я ещё никакого согласия не давал, даже не предполагал превращаться в Троемудрого Проповедника.

– Иногда, любезный, человеческого согласия не надобно, – возразил граф. – Так было, так будет во все века. Ведь известна народная пословица: «Сапожник без сапог». Откуда это? Просто из разрушительной силы искусства. А чтобы зазря не погибнуть, то есть не остаться без сапог, без мысли и без времени, придётся принять бессмертие.

– Весь вопрос – нужно ли оно? – продолжал сопротивляться я. – И, если нужно, то кому персонально?

– Вам? Вам, конечно же, не нужно, мой юный друг, – продолжил Сен-Жермен. – Даже незачем. Зачем вам, человеку творческому, то есть творцу, какое-то там дурацкое бессмертие?! Лишняя головная боль или же наказание грешной души неизвестно за что, но без возможности покаяться! А вот для той причины, ради которой вы в этот необычный для вас мир мир пожаловали, очень и очень необходимо. Любой из вашего родословного клана от этого не уклоняется, Божий крест тащит. Смекаешь? Впрочем, что это я вас уговариваю. Вам решать. Ваш выбор.

– Вот именно, – чуть не замурлыкал я, довольный хотя бы тем, что ни под чью дудочку выплясывать не придётся. – Я ещё никому не давал согласия! А ваша словесная эклектика наводит на мысль, что в своих сомнениях, может быть, я не совсем прав, но не далёк от истины.

– О да, о да, о да, – ухмыльнулся граф. – А что скажете о предоставленных вам безвозмездных путешествиях по удивительным странам, временам и континентам? Небось, всё в диковинку?

– О да, о да, о да, – передразнил я собеседника. – Особенно понравилась вдова Алистера Кроули. Она, конечно, не Венера, но что-то венерическое в ней точно угадывается. Ещё чуть-чуть, и она прекрасно справится с новой мировой революцией, но только сексуальной или же, на худой конец, эротической. А ещё бесподобен вождь всех вожделенных вождей – Ильич I.

– Были и другие?

– Конечно. В России за всю её коммунистическую историю набралось много Ильичей, – доверительно сообщил я. – Например, за Ильичём I – Лениным-Бланком следует вплотную Ильич II – Брежнев и приставший к ним Ильич III, то есть председательствующий демократ Травкин.

– Надо же, сколько их! – удивился граф. – и все угробили жизнь на управление государством? Но вас-то, скорее всего, предмет медитации Ульянова-Бланка на черепе мертвеца поразил, а?

– Поразил, – не стал запираться я.

– Обратили внимание на занимательные речи этого субъекта под колпаком?

– Не всегда получается, но стараюсь услышать, что мне говорят, – кивнул я. – Ведь у каждого человека одна исключительно важная жизненная проблема – найти свободные уши. Вот и этот, поимевший не только нашу страну, а ещё несколько народностей планеты, купил всё это за лапшу, развешенную по свободным ушам.

– Очень хорошо, – улыбнулся граф. – Грубо, вульгарно, но звучит хорошо! Значит, небезынтересно будет вам поразмыслить, что возможность и умение умереть – это воистину судьбоносное заболевание, без которого человечество не смогло бы существовать, потому что жертва всегда равна Богу. Для людей никогда не имело значения установление предела жизни, просто будущая смерть всегда была условием жизни. Вот почему издревле присутствовало благоговение к смерти, неразрывно связанной с Богом. Именно это получил после физического ухода из вашего мира наш любопытный экземпляр. Надо сказать, сейчас ему под колпаком довольно уютно. Тем более, он ещё имеет возможность иногда влиять на внешний уже давно покинутый мир.

Только много позже, примерно в конце социалистического материализма в человеческом сознании возникло понятие – «любая мать, родив дитя, его же к смерти обрекает». Воистину, какофония звуков по сравнению с уважением к человеку, заслужившему право смерти. Да, да. Право смерти ещё и заслужить надобно, иначе человек становится просто воришкой. А подлость и крысятничество нигде в почёте не бывает: ни у Творца, ни у сотворённых Им разрушителей.

– Для чего же Он их сотворил? – полюбопытничал я. – Ведь земной творец всегда отвечает за дело рук своих. А как же небесный? Неужели Вседержитель не знал, что из глины получится образец не самого лучшего животного, не желающего научиться дружить с природой, не говоря уже о притче во языцех – об управлении миром!

– Для того, чтобы такие, как вы, нос не в своё дело не совали, – заносчиво ответил граф. – Ведь не самому же Всевышнему разрушителем быть. Каждому кресту нужен свой Сын Человеческий, каждому знамени на осине – свой Иуда. Смекаешь?

– Не очень.

– Не тот заслуживает внимания и уважения, кто упал или кого распяли, – продолжил граф. – А тот, кто перешагнул через это. Не важно как, но перешагнул. Вспомни, сколько было подражаний Христову распятию. Назовёшь ли мне имя хоть одного распятого? Эти люди пошли на распятие ради Сатаны. Просто диву даёшься, как люди иногда пытаются собезьянничать и только ради того, чтобы урвать кусочек человеческой славы с Креста Господня!

Я помню, когда мать говорила Ахиллесу: «Оставшись в Лаврисе, ты обретёшь мир, возьмёшь в жёны юную деву, она подарит тебе детей, и у них тоже появятся дети. И они будут любить тебя, а после кончины будут оплакивать. Но не станет твоих детей, и их дети уйдут. И твоё имя забудут. Отправившись в Трою, ты обретёшь славу. Тысячу лет люди будут слагать легенды о твоих подвигах. Твоё имя останется в веках. Но, отправившись в Трою, ты не вернёшься, ибо славу твою держит за руку твоя погибель. Ты уйдёшь навсегда».