они стояли облупившиеся, и разноцветные занавески на затейливых окнах свидетельствовали о том, что в них обитают временные квартиранты. В этот час дома представлялись сплошной темнеющей массой. Лишь пробивавшиеся кое-где полоски света да нечастые фонари над парадным входом указывали на то, что здесь живут люди. В один из таких домов вошла и она, неслышно прикрыв за собою двери. По запущенной, слабо освещенной лестнице она дошла до второго этажа и стала подниматься на третий, где вовсе не было света. Некоторое время она стояла, запрокинув голову и прислушиваясь. Но вокруг было тихо — лишь где-то наверху поскрипывали старые рассохшиеся балки. Тогда медленно, на ощупь она стала взбираться еще выше, ни разу не запнувшись, миновала поворот и добралась до самого верха, где и остановилась, чтобы отдышаться. С уверенностью человека, бывавшего здесь не один раз, она нащупала невидимую дверь и осторожно постучала. Ответа не последовало. Ни лучик света, ни шорох не выдавал чьего-либо присутствия за дверью. Тогда женщина постучала еще раз и, приложив губы к дверной скважине, тихонько проговорила:

— Джерри! Это я!

Почти в тот же миг от двери что-то отодвинулось, она приоткрылась: стала видна освещенная комната и на фоне темного окна, словно распятие, — очертания мужской фигуры.

— Входите, — быстро проговорил мужчина, почти втаскивая ее в комнату и запирая дверь.

Миссис Эверет поставила на стол у занавешенного окна корзинку с едой и повернулась к нему лицом.

— Вам не следовало приходить сюда! — проговорил мужчина. — Зачем вы пришли?

— Пришла, потому что письмо идет слишком долго, а мне надо было срочно вас видеть. Его опознали. Сегодня вечером из Ярда приходил человек и расспрашивал про вас обоих. Я все ему рассказала. Все-все. Не сообщила только, где вы находитесь. Даже фотографии ему отдала. Этот человек знает точно, что вы в Лондоне, и, если здесь останетесь, вас схватят. Это всего лишь вопрос времени. Вам надо уезжать.

— Зачем же вы отдали ему снимки?

— Понимаете, я прикидывала и так и эдак, пока за ними ходила, а потом поняла, что, если вернусь с пустыми руками и буду говорить, что, мол, не нашла, у меня не получится. Он бы мне не поверил. И еще: если уж они так много про вас обоих знают, то есть у них фотографии или нет — какая разница?

— Вы так считаете? — отпарировал он. — Завтра каждый полицейский будет знать меня в лицо. Одно дело — описание внешности, хотя и это, видит Бог, уже достаточно скверно, но фотография — это конец! Полный конец!

— Если останетесь в городе — точно конец. Тут вас все равно поймают рано или поздно. Вам надо уехать. Сегодня же.

— Да я бы — хоть сейчас. Но как? И куда? — с горечью воскликнул он. — Стоит мне высунуть нос на улицу, и готов поставить один к пятидесяти, что тут же окажусь в полиции, а с такой рожей, как у меня, попробуй докажи, что ты — это не ты! Последняя неделя для меня — сущий ад. Боже, какого дурака я свалял! И было бы из-за чего! Можно сказать, сам себе петлю на шею накинул!

— Что сделал, то сделал, — проговорила она ровным голосом. — Теперь уж ничего не попишешь. Теперь надо думать, как ускользнуть. Да побыстрее.

— Я это уже слышал, но куда и как?

— Вот, поешьте-ка сперва, а потом я вам все растолкую. Вы за весь день хоть что-нибудь съели?

— Да, утром я завтракал, — был ответ. Но он не проявил никакого интереса к еде и не сводил с женщины сердитых, лихорадочно блестевших глаз.

— Вам нужно вот что: уехать из мест, где все про это только и говорят, туда, где никто ничего не знает.

— Если вы имеете в виду — уехать за границу, то на это у меня никаких шансов нет. Четыре дня назад я пытался было наняться на какое-нибудь судно, так они сразу стали спрашивать, состою ли я в каком-то там профсоюзе, а после и разговаривать со мной не стали. А что до парохода через Ла-Манш, так уж проще прямо сдаться полиции.

— А я и не говорю ни про какую заграницу. И не так уж вы прославились, чтобы про вас вся страна знала. Я говорю про Шотландию. Неужели вы думаете, что в моих родных местах, там, на западном побережье, что-нибудь слышали про вас или про то, что тут в Лондоне стряслось во вторник вечером? Кроме местной газеты, они ничего не читают, а там обо всех лондонских событиях сообщается одной строчкой. Это место в тридцати шести милях от ближайшей железнодорожной станции, а полицейский живет в соседней деревне, да и та в четырех милях от нас, и потом самый большой преступник, с кем ему доводилось иметь дело, — это лососевый браконьер. Туда-то вы и отправитесь. Я уже им написала, что вы едете, потому что болели и хотите подлечиться. Вас зовут Джордж Лоу, и вы журналист. Вам надо сесть на эдинбургский поезд на станции Кингз-Кросс. Он отходит в десять пятнадцать, и вам надо на него поспеть сегодня же.

— А что, если полиция перехватит меня у турникета при выходе на платформу?

— На Кингз-Кросс никакой загородки нет. Уж мне ли не знать! Тридцать лет езжу в Шотландию и обратно с этой самой станции! На перрон шотландского направления вход свободный. Если даже на платформе и будут сыщики, так поезд — в полмили длиной! Хочешь спастись — умей рисковать! Нельзя же просто сидеть и ждать, когда за вами придут. А я-то считала, что рисковая игра — это как раз то, что вам надо!

— Думаете, я боюсь, да? — проговорил мужчина. — И вправду боюсь. Боюсь до ужаса. Выйти сегодня на улицу — для меня то же, что ползти по ничейной полосе под минометным огнем фрицев.

— Возьмите себя в руки, а не то — идите и сами сдавайтесь. Все лучше, чем не трогаться с места и ждать, когда тебя возьмут.

— Прав был Берт, когда окрестил вас леди Макбет, — вырвалось у него.

— Не надо! — резко оборвала его женщина.

— Хорошо, не буду, извините. Я немного не в себе, — сказал он и угнетенно замолчал. Потом, едва шевеля губами, прошептал: — Ладно. Давайте рискнем в последний раз.

— Осталось совсем мало времени, — заторопилась она. — Быстро соберите чемодан. Такой, чтобы нести его самому. Носильщик вам ни к чему.

Подгоняемый ею, мужчина перешел в следующую комнату, служившую ему спальней, и стал наспех кидать вещи в чемодан, между тем как миссис Эверет запихивала аккуратные