– Левее нас, примерно в полутора километрах, прорвался штрафной батальон. С ним миномётная рота и ещё до двух взводов стрелковой роты. Заняли и удерживают плацдарм километр на километр. Немцы их обложили, пытались сбить, но они держатся. У них действует лодочная переправа. Переправляют на тот берег раненых, а оттуда получают подкрепление, боеприпасы, медикаменты и продукты. Командуем плацдармом майор, комбат. Предложил нам, пока немцы не создали сплошную блокаду, перебираться к ним.

– Оно бы вместе отбиваться было бы лучше. И для них, и для нас тоже. Но приказ нам, Игорь Владимирович, даден другой. Тут держаться.

– Я понимаю. Но у них там хоть подвоз налажен.

– Ничего, ничего, и мы подвоз наладим. Раненых переправим. И у нас всё будет. Тут надо держаться. Приказ. – Нелюбин стоял на своём. Другого выхода у него просто не было.

Здесь, на плацдарме, страшно было всем. И все понимали друг друга.

– Была связь? – спросил Первушин.

– Да, батя приказал овраг удерживать. Вот-вот полк начнёт переправляться. Так что…

Это «так что», произнесённое Нелюбиным твёрдо, и не предполагало окончания фразы, оно означало: держаться будем здесь.

– Хорошо.

Наступило молчание. Но Нелюбин, чувствуя, что замполит хочет сказать ещё что-то, спросил:

– Где ж его? – И кивнул на тело разведчика, по-прежнему лежавшего на плащ-палатке.

– Тут, недалеко. На выходе уже. На пулемёт выползли. Туда шли, никого не было. Назад, вот, на тебе…

– Значит, смыкают колечко.

С берега прибежал наблюдатель, доложил:

– Товарищ старший лейтенант, Жарков и Шутов с того берега прибыли.

– Где они?

– Там, на берегу. Лодку разгружают. С ними капитан, артиллерист и радист.

Услышав о прибывших на правый берег артиллеристах, Нелюбин почувствовал, как в груди разлилось ликующее тепло. Появилась не просто надежда, а теперь уже уверенность, что они здесь выстоят. С артиллерией пехоте и танки не страшны. Вот и подвоз, кажись, налаживается.

Он коротко переговорил с капитаном-артиллеристом. Сообщил ему все разведданные.

– Через сорок минут начнётся переправа полка. – Капитан оглядывался по сторонам, прислушивался. Голос его звучал глухо. Похоже, ему было немного не по себе.

Ничего, пообвыкнет, подумал Нелюбин.

– Какая наша задача? – спросил Нелюбин.

– По берегу начнёт работать дивизионная артиллерия. Крупный калибр. Так что вам остаётся только наблюдать и не давать противнику укрыться в овраге.

– Ну да. Шарахнутся, ёктыть, сюда, на наши головы, всей оравой. Затопчут. Один пулемёт я всё же оставлю на левом крыле. Остальные – сюда. – И Нелюбин толкнул в плечо своего вестового, спавшего под огромным деревом: – Взводных ко мне. Живо давай!

Нелюбин поставил лейтенантам задачу для взводов. Итожа сказанное, похлопал по парусиновому чехлу сапёрной лопатки, которая всегда, со времён его старшинства, висела у него на ремне, даже когда появилась портупея:

– Окапывайтесь. Лезьте, ребятки, в землю. Потому как весь огонь немец на нас опрокинет.

И действительно, через час и двадцать три минуты началось то, что немцы готовили здесь, на Восточном валу, уже давно.

Пётр Фёдорович, пересчитав доски, сказал:

– Тут на три хаты хватит. С гаком.

Утром на наряде он провёл короткое собрание колхозников, где и было принято решение: досками, оставшимися после обустройства домов Бороницыных и Ермаченковых, выстлать полы в новом доме инвалида-фронтовика Дмитрия Ивановича Степаненкова.

Скудновато жили в Прудках. Редкое благо делили либо на всех поровну, либо отдавали тому, кто нуждался особо. Степанята – самая большая семья в Прудках. Пятеро детей. Дмитрий воевал в танковой бригаде. Был механиком-водителем Т-26, потом «тридцатьчетвёрки». Два раза горел. Под Можайском его вытащили из танка за минуту до взрыва боеукладки. Выжил. Но ногу в полевом госпитале отхватили выше колена.

В то утро после наряда старики собрались возле бороницынского дома со всем своим плотницким инструментом. И закудрявились золотые стружки, зазвенела тетива, отбивая прямую линию на кромке доски, захлопали топоры, запели пилы. Кто ладил лаги, кто подкатывал под дубовые «стулья» подмостников валуны, чтобы пол лежал твёрдо, не играл и под твёрдой ногой. Быстро оттесали и выстрогали первые половицы, обрезали по размеру и стали заносить где через двери, а где и подавать прямо в окно. Окна выставили.

– Давай, давай! Не мешкай! – подбадривали друг друга старики и инвалиды.

– Ничего, мужики! Отстроим дворы лучше прежних! Внуки ещё поживут!

– Поживут! Поживут!

А Воронцов с Иванком тем временем въезжали в Красный лес.

– Ничего мы так не найдём, – сказал Иванок, глядя по сторонам. – Но мне всё равно тут нравится. Саш, скажи мне вот что: кто у снайпера самый опасный враг?

– У снайпера? – Воронцов ехал впереди. Гнедой был подкован на передние копыта, и они постукивали, когда они выбирались на твёрдую дорогу. Воронцов обернулся к своему напарнику и ответил: – Он сам.

– Это как же?

– Снайпер непобедим, если не допустит ошибки. Его гибель – это его ошибка. Обычно она бывает единственной. Поэтому снайперу трудно учиться на своих ошибках.

– Странный ты человек. То весёлый, то молчишь часами. О чём ты думаешь?

– Человек не должен рассказывать о своих мыслях.

– Даже другу?

Он оглянулся на Иванка. Иванок так же, как и он, Воронцов, видимо, очень часто терял друзей. На фронте так: познакомился, сдружился, поделил котелок каши и индивидуальный медицинский пакет, а через минуту твой друг уже лежит на земле с пробитой головой. Уже ничем ему не поможешь.

– Другу – иногда. Только другу. Мысли – это то, где человек может побыть в одиночестве. Или там, где ему хотелось бы оказаться. Или с тем, с кем хотел бы побыть. Даже в окопах, среди скопища людей, можно побыть на родине. Но об этом надо молчать. Иначе твои товарищи скажут: он заскучал. И начнут смотреть на тебя, как на покойника. Ты всё это хорошо знаешь сам.

Иванок внимательно слушал Воронцова. Он долго молчал. Даже после того, как замолчал и Воронцов. Потом вдруг сказал:

– Не зря в отряде говорили: наш командир с чудинкой, но умный и везучий.

Воронцов засмеялся.

Возле землянки спешились. Лошадей привязали к сосне, которая когда-то служила коновязью. В дерево на разной высоте были вбиты скобы.

– Где закопали полицаев? – спросил Воронцов.

– Там. – Иванок махнул в сторону оврага.

– А где жгли сигнальные костры?