Его поведение ставило меня в тупик. Я смотрела, как он не спеша удаляется. Белая ткань подчеркивала рельефы спины. Он был напряжен и явно не желал меня видеть.

– Я не знала, куда пойти, – бросила я ему вслед.

Он медленно обернулся.

– Мне больше некуда идти… – сорвалось глухим шепотом с моих губ. – Я не могу рисовать, я не могу выпустить… – Я указала пальцем на сердце.

– Выпустить что, Беренис?

Я ненавидела, когда он называл меня полным именем. Тем самым он словно чертил границу между нами. Но мне так надо было высказаться, что я продолжила свою исповедь.

– Все внутри меня кипит, Тео. Внутри меня остервенелая, исступленная злость. Гнев пожирает изнутри… и я не могу… не могу. – Я запнулась. В горле встал ком, руки тряслись. – Я не могу расслабиться и успокоиться, вдохнуть полной грудью.

Я заглянула ему в глаза.

– Паника и тревога… эти чувства уничтожают меня. Я боюсь любого шороха, я подскакиваю от каждого шага. Я прячу свои работы и не могу спать ночами. Эта тайна съедает меня изнутри.

– Почему ты не скажешь им?

– Потому что есть Клэр, и ты видел, что сделала с ней живопись…

– Но ты не Клэр, – твердо произнес он.

– Но я их дочь, такая же как и она. – Я потерла лоб, виски болезненно пульсировали. – Тео, она возвращается через пять дней и будет жить с нами. Папа говорит, что все будет хорошо и что она вылечилась. Но я не верю в сказки с хорошим концом.

Меня сотрясала крупная дрожь, лоб покрылся испариной, а тело забилось в ознобе. Воздуха в легких не хватало. Горло сжималось, и я не могла сделать вдох. Паническая атака. Очередная. Я закрыла глаза и попыталась взять себя в руки. Осела на пол и всеми силами постаралась подавить страх. Но ничего не получалась. Перед моими глазами мелькали образы Клэр, и тиски на груди сжимались. Я боялась ее. Боялась так, как никого в этой жизни. А потом я почувствовала его прикосновение у себя на лице. Теплая ладонь нежно коснулась щеки.

– Ниса, – позвал он, и я открыла глаза, пропадая в его взгляде. – Она не тронет тебя. Не сделает тебе плохо.

– Отку… да… ты… зна… ешь… – заикаясь, произнесла я.

– Ты можешь постоять за себя, – мягко, но с уверенностью сказал он.

Я отрицательно покачала головой. Тео сократил расстояние между нами. Стер все лишние сантиметры. Лбом уперся в мой и настойчиво повторил:

– Ты можешь постоять за себя.

Его взгляд был столь проникновенным. Я потерялась в темных крапинках и лазурном цвете его глаз. Его запах окутал меня. Свежий морской прилив. Мне хотелось дышать им. Вдыхать полной грудью, раствориться в нем. Путы на груди постепенно сползали, освобождая легкие от своей тяжести. Рядом с ним я могла дышать.

Я положила руки ему на предплечья и медленно, скользя вверх по выглаженной белой ткани, дотянулась до его крепких плеч.

– Рядом с тобой мне не страшно, – тихо произнесла я. – Когда ты рядом, тьма отступает.

Он положил руку на мне голову и ласково погладил.

– Что я могу сделать для тебя, Ниса? – прошептал он.

Искренность, с которой был задан этот вопрос, заставила мое сердце сжаться.

– Я хочу рисовать, но не могу, – грустно произнесла я. – Я так сильно хочу рисовать, Тео. Но у меня не получается. Нет вдохновения… нет прилива. Все выходит пустым и безжизненным. – Я закрыла глаза и с волнением спросила: – Можно мне выпить того чая? С ним я испытала то, чего не чувствовала никогда.

Я ощутила, как все его тело напряглось. Твердые мышцы под моими руками застыли. Он взял в руки мое лицо.

– Посмотри на меня, – потребовал он, и я выполнила его просьбу. – Тебе не нужны наркотики, Ниса.

– Мне нужно рисовать, – прошептала я, – иначе я сойду с ума.

Он посмотрел на меня таким взглядом, что сомнений не оставалось: он знал, о чем я говорю. Тео понимал как никто другой на этой планете, через что я прохожу. Каково это, когда некуда деть то, что кипит внутри. Все эти терзания и муки, невозможность выплеснуть эмоции и чувства. Ты словно в тюрьме и не знаешь, как выбраться, как сбежать из этого заточения.

– Пошли со мной, – сказал он и помог мне подняться с пола.

Он повел меня в сторону кухни, и я, приободрившись, шагала вслед за ним. «Наконец-то я освобожусь от всего, что меня подавляет», – думала я. Но Тео не остановился в кухне, он пошел дальше, вниз по коридору, и завел меня в комнату, которую я еще не видела. Там стояли краски, холсты, мольберты. На одном из них стояла свежая картина.

– Знаешь, что такое романтизм, Ниса? – неожиданно спросил он.

Я нахмурилась.

– Одно из течений в искусстве.

– Да, но знаешь, как именно оно родилось?

– Из чувств, – коротко ответила я и добавила: – Не обязательно романтических. Чувства и эмоции могут быть абсолютно разные.

Он кивнул.

– Именно… Человечество долго сражалось, выбирая между сердцем и разумом. Еще в XVII веке у сердца не было никаких шансов одержать победу в этом бою. – Тео посмотрел на меня и продолжил: – Моральные устои общества диктовали преданность человека долгу. В эпоху Просвещения произведения искусства должны были воспитывать высокую мораль в людях. Аллегории описывали религиозную веру и осуждали фривольные порывы души человека. Ты знаешь, о каком течении я говорю?

Я прочитала достаточно книг по искусству, чтобы знать.

– Строгие правила композиции и смысла существовали под эгидой классицизма, – ответила я, все еще не понимая, зачем он спрашивает об этом.

– Верно, но что такое искусство без порыва души, Ниса? Что такое искусство под сводами правил? Что такое искусство в рамках морали? Насколько оно полноценно?

Я пожала плечами и честно призналась:

– Не знаю, но, мне кажется, именно поэтому в искусстве есть дух бунтарства. Прерафаэлиты[21], романтики, импрессионисты… Все эти движения поднялись против правил и устоев и тем самым обогатили историю искусства… Если бы не было рамок, существовали бы бунтари?

– Хороший вопрос, на который у меня нет ответа, – с улыбкой сказал Тео и задал свой: – Что объединяет романтиков и импрессионистов?

– Что за экзамен, Тео? К чему это все? – Я внимательно на него посмотрела, пытаясь понять, что же он задумал.

– Просто отвечай, Ниса.

И я ответила:

– Они поставили во главу всего чувства человека…

Тео внимательно меня слушал, голубые глаза смотрели так пристально, словно вглядывались прямиком в мою душу. Я нервно одернула рукава рубашки и продолжила.