На следующий день немцы начали вторжение в Россию. Оскар тайком послушал новости по Би-би-си и понял, что с планом освоения Мадагаскара покончено: пройдут годы, прежде чем у Германии появятся суда для его воплощения в жизнь. Оскар почувствовал, что ход событий изменит замыслы СС, и теперь экономистам, инженерам, тем, кто планирует перемещение людских масс, – всем, вплоть до последнего полицейского, – придется перестраивать свое мышление не только на приятие долгой войны, но и на систематическую работу по созданию расово безупречной империи.

На улице, что тянулась за Липовой, располагалась ГУФ – Германская упаковочная фабрика, обращенная к предприятию Шиндлера тыльной частью. Оскар Шиндлер, всегда неустанно искавший, с кем бы пообщаться, привык порой заходить туда, чтобы поболтать с ее инспектором Эрнстом Кунпастом или с бывшим владельцем и неофициальным управляющим Шимоном Иеретцом. Предприятие Иеретца стало Германской упаковочной фабрикой два года назад в соответствии с общепринятым порядком вещей – перестали поступать деньги, и Иеретц потерял право подписывать документы.

Несправедливость свершившегося не беспокоила Иеретца: та же судьба постигла многих из тех, кого он знал. Куда больше его волновало гетто. Стычки на кухне, жалкая убогость коммунальной жизни, запах чужих тел, блохи, которые перепрыгивают на тебя с грязной одежды человека, которого ты коснулся плечом на лестнице…

Госпожа Иеретц, рассказал он Оскару, испытывает глубокую депрессию. Она с детства привыкла жить в окружении красивых вещей; родом она была из преуспевающей семьи из Клепажа, к северу от Кракова. Подумать только, говорил он Оскару, что из купленных мною стройматериалов я мог бы возвести себе здесь дом!

Он показывал на пустырь за фабрикой: там рабочие играли в футбол, места, чтобы гонять мяч, им вполне хватало. Большинство игроков были с завода Оскара, остальные – с фабрики, принадлежавшей польской паре Вельских. Большая часть этого пространства принадлежала Оскару, остальное – супругам Вельским. Но Оскар не стал указывать на это бедному Иеретцу или объяснять, что и он мог бы захватить это место. Куда больше его заинтересовали слова о пиломатериалах.

– Вы же понимаете, – сказал Иеретц, – что надо только бумажки оформить…

Они стояли у окна кабинета Иеретца, оглядывая пустырь. Из мастерской доносились глухие удары молота и визг механических пил.

– Я не могу себе представить, что потеряю связь с этими местами, – сказал Иеретц Оскару. – Невыносима мысль, что меня загонят в какой-то трудовой лагерь и, изгнанному отсюда, мне останется только догадываться, что тут делают эти чертовы идиоты. Вы, конечно, можете понять меня, герр Шиндлер?

Люди, подобные Иеретцу, даже не думали, что будущее может измениться к лучшему.

Немецким армиям, казалось, сопутствовали постоянные успехи в России, и даже Би-би-си с тревогой вещало о блистательных победах гитлеровцев. Заказы военной инспекции на производство полевых кухонь продолжали ложиться на стол Оскара, сопровождаемые комплиментами от генерала Юлиуса Шиндлера, которые он от руки приписывал в конце листа; по телефону ему постоянно приходилось слышать добрые пожелания успехов от младших офицеров. Оставаясь равнодушным к комплиментам генерала и благодарностям офицеров, Оскар испытывал противоречивое чувство радости, глядя на корявые буквы почерка отца в письме, где тот благодарил его за состоявшееся примирение.

Все это долго не продлится, считал Шиндлер-старший. Этот человек (Гитлер) не понимает, что его ждет. В конце концов, Америка раздавит его. А русские?! Господи, неужели никто не возьмет на себя труд поведать диктатору, сколько до него было таких же безбожных варваров и что с ними стало? С улыбкой читая эти письма, Оскар не испытывал дискомфорта от того, что в нем уживались столь противоречивые эмоции – удовлетворение коммерсанта от контрактов с военным ведомством и глубокое наслаждение от подрывных писем отца. Руководствуясь чувством любви и стараясь удержать его от подстрекательских речей, Оскар положил отцу ежемесячное содержание в тысячу рейхсмарок, получив удовольствие и от собственной щедрости.

Год миновал быстро и почти без огорчений. Долгие часы, которые Шиндлер проводил за работой, приемы в «Краковии», пьяные вечеринки в джаз-клубе, визиты в изысканные апартаменты Клоновской…

Лишь когда стали опадать листья, он не без удивления обнаружил, что год подходит к концу. Впечатление куда-то исчезнувшего времени усиливалось поздним приходом лета и осенними дождями, которые хлынули раньше, чем обычно. Смешение времен года и не оправдавшиеся, стараниями Советов, политические прогнозы сказались на жизни всех обитателей Европы.

И только для герра Оскара Шиндлера на Липовой погода продолжала оставаться просто погодой.

Но в самом конце 1941 года Оскар оказался под арестом. Кто-то – то ли какой-нибудь польский клерк, то ли немецкий техник с участка боеприпасов, трудно сказать, – явился на Поморскую и оклеветал его.

Однажды утром на Липовую прибыли двое гестаповцев в штатском, перекрыв вход своим «Мерседесом», словно собираясь положить конец существованию фабрики. Представ перед Оскаром в его кабинете наверху, они предъявили ордер, предписывавший им изъять все деловые бумаги.

Но, похоже, в коммерции они понимали немного.

– Какие именно документы вам нужны? – спросил Шиндлер.

– Кассовые книги, – сказал один.

– И ваш главный гроссбух, – добавил другой.

Процедура ареста носила довольно легкомысленный характер; они болтали с Клоновской, пока Оскар сам отправился искать для них кассовую книгу и финансовый отчет. У него даже нашлось время набросать несколько имен в блокноте – скорее всего, тех, с кем Оскар договорился о встречах, которые теперь предполагалось отменить. Но умница Клоновска догадалась: это был список людей, к которым следовало обратиться за помощью, чтобы вызволить его.

Первым в списке стояло имя оберфюрера Юлиана Шернера; вторым – Мартина Плате из отдела абвера в Бреслау. Для связи с ним придется заказывать междугородный разговор. Третье имя принадлежало инспектору, вечно пьяному ветерану армии Францу Бошу, на пару с которым Оскар Шиндлер спускал на сторону кухонную утварь. Склонившись над плечом Клоновской и вдыхая запах ее волос, покрытых лаком, он подчеркнул фамилию Буша. Влиятельный человек, Буш был в доверительных отношениях со всеми высшими чинами Кракова, которые не чурались проворачивать делишки на черном рынке. Оскар понимал, что его арест как-то связан с черным рынком: весь риск работы там заключался в том, что всегда можно было найти чиновника, готового принять взятку, но никогда нельзя было предугадать, кто из них воспылает ревностью к твоим успехам.

Четвертое имя в списке принадлежало немцу, председателю совета директоров «Феррум АГ» из Сосновца – компании, в которой герр Шиндлер закупал металл.

Перебрав в уме эти имена, Оскар обрел спокойствие, пока гестаповский «Мерседес» доставлял его на Поморскую, лежавшую в километре, или около того, к западу от Центра. Эти люди были гарантией того, что он не исчезнет без следа в лабиринтах системы. Шиндлер был далеко не столь беззащитен, как та тысяча обитателей гетто из списков Симхи Спиры, которых похватали всех до одного и по обледенелым ступеням грузовой станции погнали в теплушки на станции Прокочим. В распоряжении Оскара была тяжелая артиллерия.