Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тетя Агата назвала бы это ощущение паранойей. У нее вообще для всего был диагноз, такой уж она человек.
Тень вновь отрицательно помотала головой. Значит, мне ничего не угрожает.
– Спасибо, – вновь лег.
Вытащил из-под себя тонкое одеяло и накрылся. Мой сон будет оберегать тень. Она не даст никому поселиться под моей кроватью.
Последнее, что я почувствовал прежде, чем окончательно раствориться в сновидении, теплое прикосновение тени к моему лицу. Ласковое, как в детстве.
***
Раз, два, три, четыре, пять,
Я здесь жду тебя опять…
Я стоял на краю платформы и ожидал. Странно. Что я здесь делаю? Это не привычная для меня ветка. Что это вообще за станция? Не припомню ее, несмотря на то, что хотя бы раз был на каждой.
В голове засела тупая игла боли, и я был не в силах сопротивляться ей. Она подчиняла себе и стирала границы. Потому я просто ждал. Кого или чего?
Не знаю.
– Нужно сесть в вагон, – зачем-то сказал я вслух и замер. Встрепенулся и начал шарить по карманам. Плеер. Где мой плеер?
Черт. Забыл.
Вроде бы я оставил его на столе и должен был взять. Он же лежал на… да, на самом видном месте. Но, как говорится, если хочешь спрятать, то прячь перед глазами ищущего. Так никогда не найдут. В итоге я подставил сам себя. Так мне и надо. Нужно было собираться заранее, а не пытаться сделать все перед самым выходом.
Вздохнул и огляделся.
Много людей. Каждый, словно маленький мирок, вращающийся вокруг своей оси. Некоторые собирались в кучки и подчинялись более сильному, начиная крутиться вокруг другого, исполняя его прихоти и предугадывая слова. Тогда они становились системой со своей иерархией. В каждой компании она есть. Кто-то занимает роль солнца, а кто-то Плутона. Хотя правильнее будет сравнить с ульем. Человеческий улей. Не более, но и не менее.
Кто-то на вершине, а кто-то в самом низу. Но ничто не вечно. Тот, кто сегодня окружен любовью и восхищением может оказаться… Ну, как тот старик.
Мой взгляд уперся в иссохшего мужчину, замотанного в лохмотья. Он был взлохмачен и очень грязен. Тощие руки взывали к недоступным небесам, а бешенный взгляд метался от одного человека к другому. Периодически он заходился лающим кашлем и дрожал всем телом, подтягивая к груди разбитые колени и обхватывая босые ноги, обмотанные окровавленными бинтами.
Он что-то лопотал и вроде пытался петь, но никто не обращал на него внимания. Каждый проходил мимо, словно его не существовало. Шарахались от его протянутой руки, точно налетали на неожиданное препятствием.
Они просто исключили его из своего общества, опустили до уровня мухи, которую вполне можно игнорировать, пока она не крутится совсем близко.
Но кто сказал, что он всегда был внизу?
Наши взгляды встретились, и меня прошиб пот. Это были не глаза безумца. О нет. Их я повидал достаточно, когда гостил у тети Агаты. Она работала в психушке. Следила за больными и показывала их мне, приговаривая, что я стану таким же, если не прекращу говорить глупости и придумывать чудовищ. Я смотрел на этих несчастных больных и боялся больше, чем монстров под кроватью. Те были мне понятнее. Но эти глаза! Они были иными. Нечеловеческими и очень умными.
Я почувствовал привкус крови на языке и сглотнул. Запахло сиренью и медом. Неправильно. До чего же все неправильно.
Здесь не должно этого быть.
Но почему?
Я неуверенно коснулся сухих обветренных губ, а старик усмехнулся и вдруг рассмеялся, резко и надрывно, срываясь на кашель. Он смеялся, превозмогая боль. Обхватывал себя за плечи и впивался гнилыми ногтями в хрупкую кожу, разрывая ее. Это было пугающе и в тоже время завораживало. Так смотришь на несущийся на тебя автомобиль. Понимаешь, что будет, боишься и все равно не двигаешься, а безвольно смотришь. И я не мог отвести взгляда от кровавых дорожек, впитывающихся в обноски, накинутые на измученное изуродованное тело, от выпирающих ключиц, от трескающихся от натяжения губ. Я стоял и смотрел.
А потом он оборвал себя так же резко, как и начал. Лишь широкая улыбка застыла на его лице, делая его черты еще более уродливыми и отталкивающими. Он улыбался, как восковая фигура, такая четкая и такая искусственная. Я видел все его морщинки, испещрившие лицо неровными бороздами, ссадины и кровоподтеки, но живыми были только глаза. Глаза расчетливого зверя. Глаза, не подходящие остальному телу.
Я не мог понять их цвета – каждую секунду они менялись, но ощущение оставалось прежним. Он пришпилил меня своим взглядом, как коллекционер бабочку, и теперь любовался новым экспонатом.
– Нашел, – радостно сказал он, но я не заметил, чтобы его губы пошевелились. Услышал, только и всего. – Нашел!
Я неуверенно сделал шаг вперед. Затем еще один. Но расстояние между нами не уменьшилось. Старик был все так же далеко от меня. А мне нестерпимо хотелось оказаться ближе, точно нечто манило меня, тянуло за невидимую нить.
Он улыбался, а я все шел.
Вы не готовы.
Не готовы.
В голове пульсировала тупая игла. Что-то было не правильно.
Перед глазами все время всплывало лицо деда.
К чему я не готов? Это же всего…
Я застыл. Что это? Чего я не могу уловить? Это слово так и вертится на языке, но я его не помню. Черт!
– Интересно, меня еще ждут? – услышал я еще один голос, оборвавший тянущую меня нить, и обернулся. Толстоватый мужчина в простецкой одежде офисного планктона смотрел на зев туннеля, собирающегося выплюнуть поезд. На глазах его застыли слезы, но он не стремился их вытереть. Просто не обращал внимания.
Загулял, а теперь размышляет, пустят его или нет? Если боишься – не делай.
Я фыркнул и отвернулся, но старика уже и след простыл. Куда он? Не мог же он так просто исчезнуть! Или мог?
Как же все это не вовремя!
– В мире каждый год умирает более пятидесяти тысяч человек, – продолжал толстяк. – Что жизнь одного? Пустяк. Стоит ли его ждать? Стоит ли ждать того, кто все никак не вернется?
– Если человек важен, то да – вздохнул я. – Если он необходим.
– Нет. Не стоит ждать. Когда прошло столько времени, не стоит…
Мужчина опустил голову и поплелся ближе к краю. Я же задумался, глядя ему в след. Дед до сих пор ждал. И будет ждать всегда. Сколько бы лет не прошло. Всегда.
А
