вовремя). Очень хорошо я понимал своего старшего друга Виктора Ярошенко, который считал пиком своей карьеры пост редактора отдела публицистики в перестроечном залыгинском “Новом мире”, куда он ушел из “Коммуниста” на более низкую зарплату. В журнал в 1990-е я как-то принес свою прозу… Но об этом даже лучше и не вспоминать.

Александр Твардовский в первый раз в своей биографии был снят с должности главного редактора “Нового мира” 11 августа 1954 года. Следующее его назначение в легендарный журнал, ставший символом советского либерализма, оказалось куда как более основательным: Александр Трифонович руководил журналом целых двенадцать лет, которые, впрочем, выглядели как гигантская и насыщенная содержанием эпоха. А пока идеологическое начальство тасовало колоду классиков-редакторов – попеременно назначало и снимало то Константина Симонова, то Твардовского.

Отставка-1954 была модельной идеологической поркой по всем правилам партийно-гэбэшных разборок. Сначала редколлегии журнала досталось за неправильную, позитивную оценку романа Василия Гроссмана “За правое дело”: 24 марта 1953 года вышло постановление президиума правления Союза советских писателей по этому поводу. А в 1954-м Твардовскому припомнили все старые и новые грехи. И особенно те, которые пришлись на время руководства отделом критики Игоря Саца, напечатавшего ставшие потом “штрафными” статьи Владимира Померанцева, Федора Абрамова, Михаила Лифшица и Марка Щеглова. Изысканный стилист Михаил Лифшиц прошелся по Мариэтте Шагинян. Замечательный писатель Владимир Померанцев в статье, скорее даже очерке, “Об искренности в литературе” дал под дых социалистическому реализму, обвинив его в “деланности” и “неискренности”. А тут еще сам Твардовский с попытками напечатать “Теркина на том свете” с его “загроббюро”, в котором немедленно были усмотрены соответствующие аллюзии.

Это только критик-почвенник Вадим Кожинов мог рассуждать десятилетия спустя о том, что причиной снятия Твардовского был его “сталинизм”, обнаружившийся в поэме “За далью – даль”. Со Сталиным и сталинизмом у классика советской поэзии и в самом деле были непростые и витиеватые отношения. Но уже не в тот период. Редактор “Огонька” Софронов был более откровенен и точен в оценках в ходе публичной порки Твардовского: он выразился в том смысле, что разгром “Нового мира” положит конец всем разговорам “о НЭПе в идеологии”. Литература, несмотря на смерть тирана и приближавшуюся оттепель, осталась “могучей идеологической крепостью”.

25 мая газета “Правда” “замочила” знаковых “новомирских” авторов – от Померанцева до Щеглова. В начале июля много шума наделало письмо в “Правду” и “Новый мир” сорока одного студента мехмата в защиту Померанцева. Мотором акции и одним из четырех основных авторов письма стал студент третьего курса Кронид Любарский, и о нем мы еще поговорим в этой книге. Он устроил обсуждение статьи и письма. Скандал был страшный. Любарский вспоминал: “После этого МГУ начало буквально лихорадить, потому что всем стало известно, что на мехмате был какой-то митинг, что какие-то подписи собирали, какие-то речи произносили. К нам стали ходить разные люди. Одни выражали возмущение, другие – сочувствие; а тем временем всех подписавших это письмо <…> вызывали поодиночке и вынуждали снимать свои подписи с этого письма.

Кое-кто, когда началась проработка, снял свою подпись. Осталось, по-моему, 39 человек”. Потом эта цифра – 39 – попала в докладную записку отдела науки и культуры ЦК.

Пришлось организовывать общеуниверситетский митинг-собрание, на который приехали ни много ни мало Алексей Сурков, Константин Симонов, Борис Полевой, редактор “Литературки” Борис Рюриков. Ничего хорошего из этого не вышло. В ходе собрания раздавались иронические выкрики из зала. В президиум поступило множество записок: “Почему не издаете Ильфа и Петрова, Бабеля, Зощенко, Есенина, Ахматову, Тынянова?”, “Почему травите роман Гроссмана?”, “Зачем создаете аракчеевский режим в критике?”. Автор “Повести о настоящем человеке” отнес Любарского (который назвал его, Полевого, выступление, “неприкрытым хулиганством”) к “плесени”, что Кронида немало удивило: он никогда не “шатался по улице Горького под музыку пластинок Лещенко” и не “смотрел на мир сквозь потные стекла коктейль-холла”. Собрание закончилось порицанием студента Любарского и его выступления. Потом его пытались исключить из комсомола, но почему-то неудачно…

Всего год с небольшим прошел после смерти Сталина, а люди уже перестали бояться…

23 июля 1954 года вышло постановление секретариата ЦК, в котором участь Твардовского была предрешена, – история разворачивалась в сторону идеологической диверсии. А 11 августа постановление президиума правления ССП формально проштамповало приговор: Твардовский был снят с должности за “абстрактно понятую искренность”, двенадцатую книжку “Нового мира” за 1953 год со статьей Померанцева припомнили особо. Двенадцатого же августа партгруппа правления ССП завершила процесс отстранения Твардовского публичной “дискуссией”. Владимир Лакшин в своих мемуарах приводил свидетельство очевидца: “А.Т. [Твардовский] сидел у окна, курил сигарету за сигаретой. Потом негромко произнес: «Когда здесь покойников выставляют, никого не дозовешься в почетном карауле постоять. А тут живого Твардовского вперед ногами выносить будут – и вон сколько доброхотов набежало»”. Из “цековской” докладной следует, что на обсуждении Александр Трифонович вяло признавал ошибки (“Я переоценил свои возможности как редактор журнала”), но отказывался учитывать претензии по поводу “Теркина”, упирая на то, что обещал Хрущеву доработать поэму так, чтобы она была полезна партии и народу.

Сейчас даже трудно себе представить, сколь зловеще звучала в первый послесталинский год формула обвинения “Клеветнические выпады против советского строя”. Но дело даже не в этом. История первого разгрома “Нового мира” напрашивается на исторические параллели и социологические оценки. И вот почему.

Как ни пафосно это звучит, “Новый мир” Твардовского боролся не только за честность (“искренность”), а значит, против цензуры, не только за справедливость (Померанцев, будучи в прошлом прокурором, вытаскивал из тюрем невиновных – собственно, об одной похожей истории и была его статья), но и за свободу. “Мы друг друга не поймем, товарищ Поликарпов. Вам свобода не нужна, а мне нужна”, – сказал, оказавшись на профилактической беседе на Старой площади, Владимир Померанцев.

Вот в этом вся соль нашей сегодняшней ситуации: кому-то при уже формальном возращении цензуры и давнишнем доминировании самоцензуры нужна свобода, а кому-то не нужна.

Беда, как оказалось, даже не в том, что насаждается стилистика политического единомыслия. Проблема в отсутствии иммунитета от эстетики единомыслия. Твардовских и Померанцевых в мире крупных медиа все равно больше нет. Никто не рискует брать на себя их роль. А тем, кто не рискует, не нужна свобода, в которой, в отличие от товарища Поликарпова, так нуждался Владимир Михайлович Померанцев.

Сопротивление системе изнутри: “Новый мир” и его враги

В “новомирской” части библиотеки – и Солженицын, и Владимир Лакшин, и Алексей Кондратович, и Юрий Буртин, и даже оригинальная машинопись из дневника Юрия Григорьевича с его правкой – он