В то время в городе промышляли смутьяны, которых брестские буржуа опасались не меньше, чем бандитов, беглых каторжников и цыган. Учащиеся Флагманской школы, или гардемарины. Исключительное право обучаться в этой школе имели молодые люди, представившие доказательства дворянства в четвертом поколении. Эти распущенные, грубые и высокомерные детки, находясь в самом глупом и бесшабашном возрасте, изобретали развлечения, одно гнуснее другого. Все, кто не носил, как они, красную форму, были объектами издевательств. В качестве боксерских груш выбирались не только городские буржуа, которых дубасили при любой возможности, но и бедные «голубые офицеры», самые способные, сумевшие выслужиться из рядовых. Заносчивость и ревность к молодым морским стражам находила выход в агрессии. Любая случайная встреча перерастала в дуэль или драку. Наглость, какая и пажам не снилась, и их грубые выходки будоражили весь город. Им не сиделось на месте. Они разделялись на группы и с наступлением темноты отправлялись бить стекла, менять местами вывески, замуровывать двери и окна домов, перекрывать вход в театр, осаждать постоялые дворы, стрелять из ружей или забивать дерьмом колокольчики и обмазывать им дверные молотки. Их очень веселило, когда они показывали голые задницы запоздалым прохожим. Или когда они растягивались на перекрестках в цепочку и нападали на девушек, которые имели неосторожность выйти из дома. Каждый из этих ребят в отдельности не был так уж плох и со временем мог бы пополнить ряды доблестных офицеров, но, собираясь в банды, они были страшней, чем дождь из саранчи.

Франсуа-Мари был их ровесником, но бежал от них как от чумы; однако в глубине души у него таилась досада, что он изгой. Ни буржуа, ни гардемарин, ни даже «голубой офицер» — он не принадлежал ни к одной группировке, и ему было одиноко и грустно.

Когда его учеба закончилась, он с радостью покинул Брест. Он отправился работать в Лорьен к мастеру Круаньяру, который, как утверждала молва, строил самые красивые корабли Его Величества.

Еще одна причина вынудила покинуть Брест без сожалений: несчастная любовь, помноженная на уязвленное самолюбие. Бени очень любила эту историю, которую тайно давно прочитала, хотя предназначена она была только для взрослых членов семьи.

Однажды вечером Франсуа-Мари возвращался в свою жалкую лачугу, в которой кроме него проживали еще восемь его сотоварищей, и, проходя по темным улицам, заторопился, услышав шум позади себя. Кричала женщина, а пьяный хохот раздавался ей в ответ. Морские стражи преследовали какую-то несчастную, собираясь разделаться с ней. Франсуа-Мари скрылся за воротами, он не был вооружен, да и в одиночку драться против пяти или шести захмелевших удальцов было бессмысленно. Он видел, как по улице, придерживая юбки обеими руками, неловко бежала молодая женщина, она не была похожа на служанку. Позади, метрах в десяти, гнались солдаты, размахивая руками и грубо угрожая молодой женщине, которая едва не падала в своих изящных туфельках. Свет уличного фонаря позволял Франсуа-Мари видеть всю сцену из своего укрытия. Молодая женщина уже выбилась из сил, и, несмотря на опьянение солдат, расстояние между ними сокращалось.

В тот момент, когда она поравнялась с укрытием, Франсуа-Мари схватил ее за руку, резко втянул под свод и, захлопнув ворота, спиной навалился на них изнутри. Испугавшись еще больше, молодая женщина пронзительно закричала, но Франсуа-Мари рукой прикрыл ее рот. «Молчите, — прошептал он. — Здесь вам нечего бояться».

Это было как нельзя вовремя. Солдаты уже поравнялись с дверью и возмущенно удивлялись таинственному исчезновению их добычи. Кто-то даже пнул дверь, которую подпирал Франсуа-Мари, одновременно поддерживая дрожащую от страха женщину.

«Эта шлюха не иначе как ведьма, — решил один из них, — наверное, она отправилась на луну».

Они удалились и вместо девушки, о которой тут же забыли, с улюлюканьем погнались за кошкой.

Опасность миновала, но молодая женщина продолжала дрожать; стоя рядом, Франсуа-Мари сквозь одежду чувствовал, как бьется ее сердце. Он был сильно взволнован, он впервые так обнимал женщину. От этого нежного букета из муслина и бархата, от этих загадочных округлостей и вздрагиваний исходило нежное тепло, которое в его собственном теле зажигало доселе неведомое чувство. Он не мог ее разглядеть, было слишком темно, и это его особенно волновало. Как будто он держал в руках кусочек ночи в форме женщины. Она опустила голову ему на плечо и конвульсивно сжимала в объятиях торс молодого человека. Он чувствовал на шее ее волосы, и смешанный запах ванили и пота окончательно свел его с ума. Член Франсуа-Мари де Карноэ поднялся, как грузовая стрела.

Девственник был робок. В темноте он покраснел от стыда при мысли, что дама непременно заметит это и подумает, что этот благородный шевалье ничем не лучше солдат с улицы и что он готов воспользоваться ситуацией. Он отступил от нее, пытаясь скрыть то, что невозможно было не заметить. К большому удивлению, она снова придвинулась и прижалась к нему, потом круговыми движениями тела стала ласкать его, сначала едва ощутимо, а потом абсолютно явно. Все это было так невероятно, что Франсуа-Мари подумал, будто видит один из тех снов, о которых не говорят даже на исповеди и от которых просыпаются потные, сконфуженные и довольные. О любви он знал только то, что слышал в грубых откровениях от своих товарищей, или то, что подсказывало его восемнадцатилетнее воображение, не считая одной гравюры, которая возбуждала его с детства и о которой он никогда не переставал думать. Там была веселая молодая пухленькая женщина, она полуголая лежала в алькове на смятой постели. Молодой человек в камзоле и с лентой на затылке, сидя на кровати, приподнимал одеяло, которое открывало округлости бедра, украшенного подвязкой в виде ленточки с бантиком. Женщина смеялась, притворно сопротивляясь. В ногах тявкала маленькая собачонка.

Именно так выглядели галантные мечтания Франсуа-Мари. Тень алькова, кружева, женщина, ускользающие от него круглые груди, неясная тень наверху бедер. Или очень красивый весенний сад, когда цветет вишня и благоухает жасмин. Сад под аркой, рощи, качели, рвы перед оградой, бассейн с лебедями. Причудливые тени. И девушки, их касаешься, играя в жмурки. Или любуешься, когда они спят, соблазнительные, в слегка непристойных позах. Или обхватываешь, перенося через ручей. Но никогда, никогда он и представить не мог, что любовь может вспыхнуть в темной подворотне на сквозняке.

Но на этот раз он, разумеется, не спал. И она, это ночное создание, больше не дрожала. Он чувствовал, как задирают его куртку, вытягивают рубашку и расстегивают ее. Маленькие невидимые руки скользили по нему. Чувствовал, что рядом с его лицом скользят рот, нос, лоб, волосы. Шуршание сминаемой возле ног ткани, такое слышится на мессе, когда женщины опускаются на колени в своих широких юбках в момент принятия даров. И… и… и стоя, прижавшись спиной к двери, которая ритмично подрагивала, Франсуа-Мари подумал, что на этот раз он или кончит, или умрет, а может, и то и другое одновременно, и это наполняло его счастьем. Однако, прежде чем пойти ко дну, на ум ему пришла забавная мольба: «Только бы она не была безобразной!»

Ее можно было считать какой угодно, только не безобразной: бело-розовая и пухленькая, с узкой талией, тонкими запястьями и лодыжками, мелкими ослепительно-белыми зубками, тяжелой темно-рыжей шевелюрой и серо-зелеными глазами. Звали ее Каролина, она была из Рекувранса и жила в небольшом домике, стоящем в глубине сада. Двадцатитрехлетняя вдова капитана. Она была хорошо обеспечена, элегантно одевалась, а ее дом отличался утонченностью и даже богатством. Было уже за полночь, но служанка в кружевном чепце еще не спала, когда Каролина привела туда Франсуа-Мари.