– Мама, а почему Буланку назвали Средней? – спрашивал Петрис.

В округе не было ни Маленькой, ни Большой Буланки, и у Милды не было ответа на этот вопрос. Как и на тот, в котором маленький Петрис спрашивал об отце. Она не знала, где находится Янис и жив ли он вообще.

А еще Петрис часто просил мать рассказать сказку про Лачплесиса и красавицу-ведьму Спидолу.

– Я столько раз ее повторяла. Неужели не надоело? – спрашивала уставшая Милда.

– Расскажи! Я быстро усну, – обещал Петрис.

И мать начинала рассказывать с любимого места Петриса:

– Принесла Спидола Лачплесиса в колоде к той самой яме. Но прежде они долго-долго летали средь ясных звезд. И когда колода опустилась на землю…

– К той самой яме?.. – замирая от страха, спрашивал Петрис.

– К той самой бездонной яме, – кивала Милда.

– Что было дальше?

– Спустилась Спидола с другими ведьмами в чертову яму, и Лачплесис спустился за ними.

– Зачем?!

– Он был смельчаком.

– Зря так рисковал…

– Я столько раз рассказывала тебе эту сказку, что ты бы должен выучить ее наизусть.

– А я и выучил…

– Ну-ка расскажи, – со смехом просила мать.

И Петрис рассказывал:

– Спустился Лачплесис в чертову яму за Спидолой, а там повсюду летучие мыши свищут. Вошел Лачплесис в пещеру просторную и увидал там груды диковинные: битые горшки и мешки дырявые, оборотней шкуры, черепа да кости. Древнее оружие с драгоценными оправами и углы, заваленные колдовскими травами. – На этом месте он прерывался и спрашивал: – Верно?

– Молодец, – хвалила его Милда и продолжала: – Над огнем котел кипел, на крюке подвешенный. Черный кот костер кочергой помешивал. Теперь снова давай ты.

– Жабы и гадюки ползали по полу, совы от стены к стене шарахались сослепу. Как заворошились груды этой нечисти. Зашипели, дух учуяв человеческий. – Помолчав, Петрис просил: – Теперь давай с того места, когда Лачплесис вылез из чертовой ямы.

– И выбрался Лачплесис на волю. Отдышался чистым ночным воздухом, влез в колоду, притих и стал ожидать Спидолу, чтобы улететь с ней обратно.

– А ей в это время другие ведьмы наябедничали… – подсказывал Петрис.

– Они рассказали Спидоле, что Лачплесис побывал в яме и узнал ее колдовскую тайну.

– И решила Спидола поднять колоду с Лачплесисом высоко-высоко и сбросить ее в бездну омута, откуда живым никто бы не выбрался. Но он же спасся?

– А ты как будто не знаешь… – смеялась Милда.

– Хочу быть таким же сильным и смелым, как Лачплесис, – говорил ей Петрис.

Мать гладила его по голове шершавой рукой и обещала:

– Когда ты вырастешь, то станешь образованным, важным и большим человеком.

– И Спидола не унесет меня к чертовой яме?

– Нет, не унесет. Ведь ты не полезешь в ее колоду? – По заведенному обычаю Милда подтыкала одеяло вокруг Петриса и, перед тем как уйти, говорила: – Сладких тебе снов…

– Значит, я никогда не умру? – сквозь сон спрашивал Петрис.

– Бояться нужно не смерти, сынок, а пустой жизни. Два раза человек не умрет.

Москва, Замоскворечье

Наше время

Надежда закончила работу над эскизами школьной формы уже к понедельнику. На это ушло все то время, которое она собиралась посвятить коллекции и подготовке показа. Однако при сложившихся обстоятельствах было очевидно – необходимо готовиться к худшему. И если работникам ателье придется шить форму на оговоренных условиях, эскизы, по крайней мере, уже готовы.

В понедельник Ираида Самсоновна собственноручно отправила эскизы на электронную почту школы. Она охотно помогала дочери в этой работе во многом из-за того, что чувствовала себя виноватой. Но была и еще одна причина ее уступчивости: воевать одновременно с Надеждой и Соколовым ей не хотелось. Как опытный стратег и манипулятор, Ираида Самсоновна наметила для себя дату, когда ей следовало «простить» Валентина Михайловича, и это не должно было произойти раньше показа. А что касается споров с Надеждой, их она оставила на потом.

Утро понедельника было отмечено еще парой заметных событий. Во-первых, на примерку к Тищенко пришел Шелегеда. Столкнувшись с Надеждой в вестибюле, Антон поздоровался с ней, что называется, «через губу». Возможно, в то утро Шелегеда не был расположен к беседам или у него было плохое настроение. Жизнь для этого индивидуума была всего лишь игрой, а люди – чем-то вроде шахматных фигур на доске. Еще недавно Надежда была ферзем, а теперь сделалась пешкой. Тем не менее, так полагала она, от Шелегеды еще можно было ожидать неприятностей.

Вторым по важности событием этого утра стал отъезд следственной группы. Протопопов запланировал его на одиннадцать часов, но потом перенес на два. Теперь Надежда ждала этого часа, чтобы, наконец, увидеться с Астраханским. Он пришел в половине второго вместе с Артемом Котовым, и Надежда вошла на склад фурнитуры вместе с ним. Там уже паковали документы.

Лев обнял Надежду и мимоходом сунул нос за воротник ее блузки. Даже этого мимолетного знака внимания хватило ей, чтобы почувствовать себя любимой и желанной. Однако, поймав себя на мысли, как мало ей нужно, она даже расстроилась.

Астраханский, напротив, был в хорошем расположении духа и полон сил. Он и Артем Котов ребячились, как жеребцы. И как только Артем захотел надеть на голову беспроводные наушники, Лев вырвал их из его рук и швырнул на стол. Наблюдая за их потасовкой, Надежда взяла наушники и надела себе на голову. Ей хотелось узнать, какую музыку слушает Котов. В ту же минуту к ней обратился Иван Макарович Протопопов:

– Надежда Алексеевна, столы и стулья куда унести?

Глядя на него, Надежда вдруг поняла, что до ее ушей эти слова долетели со значительным опозданием. Артикуляция Протопопова и звук, который она слышала в наушниках, категорически не совпали. Понимание того, что случилось на самом деле, пришло к ней позже, когда Лев приказал Котову:

– Отнеси в машину коробки с документами.

Каждое произнесенное им слово звучало в наушниках эхом и догоняло те, что срывались с его губ.

– Лев! – решительно проговорила Надежда и, сняв наушники, протянула ему.

– Что это значит? – спросил Астраханский.

– Возьми и послушай!

Чуть помедлив, он все-таки надел их на голову, и Надежда громко сказала первое, что пришло в голову:

– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о налогах и бюджете!

Изобразив на лице недоумение в начале фразы, в конце Лев не сводил глаз с ее губ. Он сорвал с головы наушники и сунул их Кирилловой: