Владька? Позвонить ему? Я лихорадочно набираю его номер и слышу стандартный ответ: «В настоящее время абонент не может ответить».

Позвонить в милицию? Но что я им скажу? Однако я все-таки набираю 02 и очень долго, минуты две, жду, пока кто-нибудь наконец подойдет. Ничего себе милиция! А если бы меня уже убивали?

– Алло! Милиция?

– Полиция, – отвечает нагловатый жирный басок.

– Полиция, да. Я звоню из Центральной библиотеки, мне только что угрожали.

– Убить угрожали?

– Ну, не напрямую. В общем, осенью был случай, уже убили нашу сотрудницу, и я знаю, кто ее убил.

– Послушайте, приходите завтра, напишем заявление.

– Нет, этот человек – завхоз, в общем, теперь он охотится за мной.

– С чего вы взяли?

– Он постоянно звонит. Говорит, что я буду наказана.

– Наказана? За что?

– З-за то, что я тоже работаю в библиотеке. В общем, его мама когда-то повесилась на дверной ручке, и теперь он мстит.

– Взорвать библиотеку вместе с вами не угрожал? – Нагловатый басок явно издевается.

– Послушайте, товарищ милиционер, полицейский, херр полицай, не знаю, как вас теперь называть.

– Эй, разговор записывается! А за хер ты еще ответишь!

Я в страхе бросаю трубку. Но что действительно он мог обо мне подумать? Что звонит придурочная тетка, которой просто не с кем поговорить?

Где-то в здании есть ночной дежурный. Студент, мальчик, который вообще-то ни за что не отвечает и наверняка уже занят компьютерными играми, мочит монстров или гоняется за динозаврами. Предложить ему сыграть в настоящую игру? Кошки-мышки с лысым маньяком? А он мне разве поверит?

Но что… если, эврика! – рвануть решетку в туалете на первом этаже? Она держится на соплях, наверняка сработает сигнализация, и тогда полиция точно приедет. А я тем временем выскользну в окно и через сквер успею добежать до Маринки. Она же может мне не открыть! Что будет потом, мне даже не хочется думать. Главное – как-то незаметно выскользнуть из библиотеки. Я набираю Маринкин номер.

– Марина? Можно я к тебе сейчас забегу ненадолго?

– Ненадолго? А зачем?

– Я все-таки хочу занести тебе пенталгин.

– Пенталгин? Не нужно. У меня есть свои лекарства, я уже приняла.

– Тогда я просто к тебе зайду! Всего на пять минут. Так нужно, Марина. Я потом тебе объясню.

Накинув пальтушко и схватив сумку, я выключаю свет, закрываю абонемент и, попутно оставив ключи на вахте, направляюсь в туалет. Ночной сторож сидит в своей каморке и на мое передвижение не реагирует вообще никак. Вот засранец! Ему же полагается закрыть за мной входную дверь на ключ. Ничего, не дождется! И Мишенька не дождется тоже. Постой! В вестибюле есть одно окошко, которое выходит на площадку перед самой библиотекой, где обычно паркуются машины и где только вчера ждал меня Павел Юрьевич. Погасив свет, я осторожно выглядываю в окно. Все вокруг мертво, тихо, спокойно. Ни малейшего движения, ничего. Только на небольшом отдалении, среди деревьев на обочине, вроде бы есть какое-то легкое шевеленье. Там кто-то стоит? Или мне просто мерещится? Там оставлена машина? Движение повторяется. Теперь я будто бы различаю силуэт человека в ушанке. Если это Мишенька, он должен заметить, что в окнах погас свет. О господи! С ним бесполезно будет разговаривать, он не поймет человеческую речь. Сейчас он больше не человек – демон смерти, преследующий меня.

Зажмурившись, я перевожу дыхание и, распахнув глаза, снова вглядываюсь в окно. Нет, наверняка показалось. Это просто мой объективированный страх, и больше ничего. Животный страх смерти, сидящий в каждом из нас. «Ты тоже будешь наказана!» Судорожно ослабив на шее хватку шелковой косынки, я почти на цыпочках пробираюсь в туалет. Почему я не выброшу на фиг эту косынку? Наверное, потому, что трезвым умом все еще сопротивляюсь происходящему и думаю, что это же просто паника, навеянная полнолунием. Но что-то иное, таящееся глубоко внутри меня, инстинкты или именно само жизненное начало, заставляет элементарно спасать свою шкуру. «Я иду в туалет на всякий случай, – говорю я себе. – На всякий случай я сегодня выйду через окно. Никто ведь не пострадает. Подумаешь, приедет полиция».

В туалете я еще некоторое время стою возле зеркала. В нем отражается испуганная тетка с бледным перекривленным лицом. Глаза от этого кажутся ярче, и в них, именно в них, застывает страх. Губы дрожат. Наверное, так чувствует себя заяц, затравленный собакой, когда ему удается нырнуть в расщелину, а собака рыщет поблизости, нюхом чуя горячую кровь. И – господи! – ни один человек в мире не подозревает о том, что сейчас я буквально в нескольких шагах от собственной смерти. Какое все-таки страшное липкое слово. Похожее на анемичный гриб, поганку, произрастающую в сумеречном безмолвном лесу.

«Аня, неужели ты сегодня умрешь?» – спрашиваю я собственное отражение, едва шевеля губами, и губы так странно вытягиваются на слове «умрешь» – будто для поцелуя. Какая-то обреченность сковывает мои члены, я двигаюсь медленно, как под водой. Окно в туалете всегда приоткрыто, шпингалет закрывают только на ночь. От скверика с Пушкиным, который означает вероятное спасение, меня отделяет металлическая решетка, штыри ее хлипко утоплены в штукатурке. Ну, Александр Сергеевич, ты-то ведь знаешь, что такое предощущение смерти. Сырой влажный воздух обжигает легкие. Подоконник низкий, на уровне колен, залезть на него не составляет труда. Чуть расшатав решетку руками, я всем своим телом наваливаюсь на прутья, и они поддаются! С правой стороны штыри выскакивают из пазов, теперь остается только подналечь на решетку плечом. И вот я почти вываливаюсь на улицу, попутно здорово ободрав рукав. А плевать!

Теперь только добежать до подъезда. Площадка возле памятника Пушкину хорошо освещена четырьмя фонарями, видно все вплоть до точек, и мне нужно пересечь эту площадку как можно быстрей, чтобы нырнуть в тень кустов возле подъезда и позвонить в домофон! Я оглядываюсь, как и подобает преследуемой добыче, – настороженно, нутром чувствуя близость идущего по следу хищника. Ну, вперед! Я срываюсь с места и бегу – как-то вязко, медленно, то и дело спотыкаясь на своих каблуках, предощущая спиной бросок или удар. Так бывает во сне, что надо бежать, бежать, а ноги шевелятся едва-едва. Наверняка же он заметил меня! Ну же, вперед, еще немного, еще. Дыхание перехватывает спазм. И вот, только достигнув подъезда и ткнувшись ладонями в холодную металлическую дверь, я вдруг понимаю, что сигнализация не сработала! Что Марья Егоровна так и не включила ХАП, или что этого ХАПа просто не существует, а есть только решетка, прикрученная кое-как.

Квартира № 3. Я лихорадочно нащупываю тройку на панели домофона. Маринкино окно темное. Окно кухни, которое как раз выходит на библиотеку. Где же она? В гостиной смотрит телевизор? Стоит под душем? Идет сигнал, и вот наконец раздается ленивый полусонный ответ: «Да-а».

– Марина, я это. Я звонила тебе.