— Очень рад за тебя! Кстати, а ты не опасаешься, что тебя могут беспокоить некоторые тени прошлого? — сдержанно улыбнулся Гуров.

— А-а, вы про Джулию, что ль? — Юрий конфузливо поморщился. — Ну-у-у… Мы с ней, условно говоря, «остались друзьями». После того раза, как мы с вами ездили в Шереметьево, она мне снова позвонила. Опять начала: я тебя хочу, приезжай, скучаю… Говорю ей: ну, ничего у нас не получится. Из-за тебя от меня ушла невеста. Она уже за другого вышла замуж, а я ее все равно забыть не могу. Она: Ах, так?! Ладно! Завтра же выхожу замуж. Мне тут уже трое сделали предложение!.. И — все. Короткие гудки.

— Все равно расстроился? — Лев испытующе взглянул на сержанта.

— Если честно, то чуть-чуть… — пожал Юра плечами. — Ну, понимаете, если бы между нами ничего не было, то я бы о ней и не вспомнил даже. А раз было то, что было, женщину уже просто так не забудешь. Нет, Ирина для меня была и остается самым главным в этой жизни. Но… Теперь вот и эта где-то сбоку пристроилась.

…На одном из перекрестков, увидев указатель «Кирпичево», Юрий свернул вправо на примыкающую сбоку дорогу второстепенного значения. Минут через пятнадцать они увидели крыши домов, выглядывающие из-за стены зелени. Когда «десятка» вырулила на сельскую улицу, застроенную коттеджами и обычными частными домами, Гуров связался с Гвоздикиным, и тот в нескольких словах пояснил, как проехать к его дому.

Минут через десять они сидели в беседке, устроенной в центре небольшого фруктового сада. Гвоздикин, расставляя на столе чайные принадлежности, сетовал на плохую конъюнктуру рынка и совершенно сумасшедший рост налогов.

— …Что-то совсем уж крепко прижимать нас начали! — сокрушенно повествовал он. — Давят, и давят, и давят… хуже, чем при Ельцине стало. Ей-богу! У нас тут уже половина ИП и ЧП закрылась. Что там вверху думают — понять не могу…

Перейдя к главному, из-за чего к нему и приехали гости, он внимательно осмотрел оба фоторобота и подтвердил:

— Да, Лев Иванович, среди тех четверых двое с такими мордами были. Точно помню!

— Скажи, Виталий, а вот людей, которые «упаковали» в машину и увезли иностранца, было только четверо? Где-то поблизости еще одного ты не заметил? Пусть участия он и не принимал, но наблюдал там за происходящим, как-то это корректировал… Нет?

Гвоздикин напряженно задумался.

— Знаете, Лев Иванович, в тот момент я ничего похожего не замечал. Но когда машина с иностранцем укатила, с того конца, где стояла «Тойота», к общей парковке прошел еще один брюнет. Правда, лица, еще каких-то подробностей я не запомнил. Там он сел в «Мазду» и на ней тут же уехал. Я как-то сразу даже и не понял, откуда он взялся. Как будто до этого момента отсиживался где-то в кустах или за углом. Вот даже не знаю, тот ли это, кто вас интересует?..

Отхлебнув отменно заваренного чаю с мелиссой, Гуров кивнул:

— Наверняка тот. И, возможно, он-то тебя хорошо запомнил. Я все больше склоняюсь к мысли о том, что нападение на тебя не было случайностью. Видимо, он решил «зачистить тылы». Ты уже написал заявление?

Помявшись, Гвоздь развел руками.

— Да, нет, Лев Иванович… Не стал, — конфузясь и вздыхая, ответил он. — Ну-у… Понимаете… Хоть они и уроды, но я и сам когда-то был в подобной шкуре. Наверное, это судьба воздает мне за мои былые грехи…

Лев раздосадованно всплеснул руками.

— Что с людьми делает жизнь! — негромко рассмеявшись, произнес он. — Виталий, к чему эта буддийская философия? Ты же здравый человек, а тут сотворил такую ляпу! Неужели ты не понимаешь, что это не хухры-мухры вокзальные мазурики, это убийцы, запрограммированные на твое уничтожение, которое маскировалось под заурядный «гоп-стоп». Если их выпустили, они ведь тебя и здесь найдут! Ёшкин кот! О своей семье бы подумал — эти твари никого не пожалеют.

Похоже, только теперь до Гвоздя дошло, какую он допустил оплошность. Он понурился и провел по лицу ладонью. Гуров, не теряя времени, быстро достал мобильник, набрал номер телефона дежурного по главку и распорядился установить местонахождение грабителей, задержанных несколько дней назад в здании аэровокзала Шереметьево.

— …Если они все еще находятся под стражей, передайте от моего имени, чтобы их пока не выпускали. Вскрылись новые обстоятельства. Ну, по их причастности к совершению тяжких преступлений. Исполнять немедленно!

Потянулись минуты ожидания. Одна, две, пять… Внезапно, завибрировав, запиликал сотовый Льва, положенный им перед собой на столе. Звонил дежурный.

— Лев Иванович, их еще не освободили, но вот сейчас уже решается вопрос о том, чтобы их выпустить. Тут и прокуратура вмешалась, и адвокат приехал. Говорят, что раз заявления нет, то и держать их нечего. Вот, с вами хочет поговорить начальник райотдела… Переключаю!

В телефоне послышался щелчок, какой-то шелест, и раздался баритон:

— Лев Иванович, здравия желаю! Майор Сагайдуллин. Вы настаиваете на дальнейшем содержании под стражей задержанных в аэропорту? Но у нас на это нет реальных оснований, а прокуратура мне только сейчас звонила — требует отпустить. Что делать-то?

— Основания уже есть — потерпевший Гвоздикин прямо сейчас пишет заявление… — Гуров сделал знак рукой Юрию, и тот поспешно достал из его папки лист бумаги и авторучку, которые положил перед Гвоздем. — Через часок я к вам заеду. Этих людей нельзя выпускать ни в коем случае. За ними много чего числится. Если кто-то будет напирать — позвоните мне, я немедленно подключу к делу генерала Орлова. Это было не просто разбойное нападение, а имитация реально запланированного убийства под банальную уголовщину. Если их выпустить, они тут же могут убрать ценного свидетеля по одному очень важному делу.

— По-нял, Лев Иванович… — с запинкой ответил Сагайдуллин. — Все, ждем вас!

Положив телефон в карман, Лев усмехнулся.

— Да, это называется, повезло… Если бы их отпустили, мы бы этих «удальцов» больше уже не увидели бы. Так что, Виталий, пиши и думай больше не о своих былых грехах, а о семье.

Тот, вздохнув, лишь безнадежно махнул рукой — бывает! — и продолжил писать заявление.

…Опираясь на великие идеи гения минувшего века Аллена Даллеса, мы не можем пройти мимо такого столпа русского самосознания, как культура и искусство. При всей своей кажущейся эфемерности эти стороны интеллектуально-эмоциональной жизни любого народа являются мощным стимулятором, порождающим прочную привязанность к своей земле, к своему этносу. В рамках исполнения доктрины «Карфаген» мы крайне заинтересованы в том, чтобы каждое новое поколение русской молодежи все дальше и дальше отходило от своих культурных и нравственных корней. Русские должны забыть о том, что они русские, и научиться ощущать себя «гражданами мира», не привязанными ничем и ни к чему.

Русские должны отрешиться от сентиментальных привязанностей к месту рождения, к могилам предков, памятникам истории и культуры, самой России в целом. Но для выполнения этой суперважной задачи нам необходимо добиться того, чтобы русские начали презирать и даже ненавидеть все русское, чтобы само слово «русский» стало синонимом ничтожности и ущербности, синонимом отсталости и примитивизма.