– Это не напряжение, Ксения Павловна, это я, – прошептал Горазон и постучал по шкафу, привлекая к себе внимание.

Ксюня подняла глаза к потолку и… метнула в него огромным носком, ощеренным сразу пятью спицами.

– Нечисть паршивая, уходи! – твёрдо сказала Ксюня и попыталась нащупать на столе икону.

– Какая же я нечисть, Ксюня? – обиделся Горазон. – Ты же меня любила, все фильмы мои смотрела!

– Пшёл отседова! – сменив икону на лохматый дастер, Ксюня подпрыгнула и попыталась прихлопнуть Пашку, как будто он был не благородный призрак, а примитивная моль.

Глубоко оскорблённый Паша переметнулся на люстру. Сколько бы не прыгала Ксюня, здесь она его не достанет.

– Йо-хох-хо-хо-хо! – утробно захохотал он, чтобы вызвать у служанки если не страх, то хотя бы уважение.

– Хоть бы прикрылся, бесстыдник, – задрав голову, пристыдила его Ксюня. – Сколькова я привидений видывала, все очень пристойно выглядели, а ты…

– Пардон, мадам! – свесился Горазон с люстры. – Я думал для вас это не принципиально. Но если вас смущает мой…

– Смущает! – замахнулась дастером Ксюня. – Я отродясь такой большой срамоты не видывала!!

– Так смотри! Радуйся! – захохотал Паша.

– Щас свет включу, – пригрозила Ксюня. – Мигом растворишься вместе со своим большим…

Схватив со стола скатерть, Паша обернулся ей и опять угнездился на люстре.

– Мне очень обидно, что ты не рада видеть меня, Ксения Павловна. Никто не рад! – вздохнул Горазон.

– Дык… если б ты настоящий был!

– Я и есть настоящий!

– Ты помер! Шею сломал, – напомнила Ксюня, погрозив Горазону лохматым дастером.

– Вот об этом-то я и хотел поговорить.

– Вот ещё! Буду я с призраками разговаривать! Так и до психушки недалеко.

– Но ты уже со мной разговариваешь.

– Уходи, – Ксюня вдруг заплакала, помахивая на себя дастером, словно веером. – Уходи, окаянный! Я страсть как боюсь всяких Горазонов мёртвых.

– Ксюня, душа моя…

– Видела я твою большую душу! Под скатертью…

– Ксюня, послушай меня! Я скитаюсь между тем миром и этим, потому что кто-то убил меня. Я уйду, как только выясню – кто.

– Пашка, неужто и правда ты?! – всхлипнула Ксения Павловна.

– Я, Ксюня, ей-богу, я!

– Чем докажешь?

– Ды-ды-ды-ды-ды!!! – изобразил Пашка автоматную очередь. И заорал с выражением: – Косой, уходи, я прикрою!! Ну, стреляйте, гады, стреляйте! Что, боитесь Колю Батона?! Ага, суки ореховские, я вам сейчас устрою пипец, кобздец, и групповой секс по-батоновски! Ды-ды-ды-ды-ды-ды!!! – И нежно, с придыханием, полузакрыв глаза, зашептал: – Я люблю тебя, Катя! Так люблю, что хочу, так хочу, что люблю…

– Колька Батон из фильма «У страсти наглые глаза»! Как его Людка любила, как любила! А родила от Косого, дура… А Катька стервозиной оказалась, за бабки Антропологу отдалась, А Батон Антропологу глаза выколол и на Машке-детдомовке с горя женился. А она бесплодная оказалась, ребёночка в коляске от магазина угнала, а Кольке сказала, что сама родила. А Колька в деторождении не хрена не смыслил, поверил, что ребёночек от него, а тут Катька с животом объявилась, люблю, говорит, прими такую, как есть. Колька с расстройства напился, автомат разрядил в небо и к Катьке сбежал… А тут Машку-детдомовку за киденпис… киденпиг…

– Киднеппинг.

– За него, заразу, в тюрьму посадили. А Кольку на разборках с ореховскими сильно в живот поранили, и он из больницы по телефону памятник себе заказал из бронзы, сто метров в высь и пятьдесят в ширь с надписью «Я любил тебя, Катя, в натуре!». Хороший фильм, жизненный!

– Говно. Как и все сериалы. Как я хотел сыграть Гамлета! А играл Батона, Рябого, Хромого, Варёного, Копчёного, Пятнистого, Бархатистого, Колбасистого…

– Хто такой Гамлет?! – всплеснула руками Ксюня. – Хто его помнить?!! Быть – не быть, жить – не жить, выть – не выть, бить – не бить! Шукспир недоделанный, прости меня, господи! А Кольку Батона все знают! А Ваську Варёного вся страна под пельмени с водкой любила!

– Вот именно, что под пельмени с водкой! – вздохнул Горазон. – А ведь искусство – это боль, трепет, полёт души бессмертной…

– Искусство, это когда народу нравится, – перебила его простодушная Ксюня.

– Что с тобой спорить? Пусть будет Васька Варёный, а не «Шукспир», раз народу так нравится, – грустно усмехнулся Паша. – Скажи лучше, милая, ты помнишь тот день, когда меня… когда я…

– Помню. Ты лежал на холодном полу, голова набок, руки вдоль тела, ноги в разные стороны… Я грешным делом, думала, ты всех разыгрываешь. Ну, репетируешь какую-то роль! Так достоверно играл, так достоверно! Лицо бледное, щёки ввалились, и сердце ну ни в одной жилке не бьётся! Но Фрадкин сказал, что ты мёртв взаправду… Уж как я ревела, как ревела! Когда Рябого застрелили, я так не ревела.

– Скажи, Ксюня, ты в тот день на кухне была, с подносами по всему дому носилась, в бассейн заходила. Ничего необычного не заметила?

– Заметила! Гошка, то есть Георгий Георгиевич, вместо виски минералку пил, а морщился как от виски.

– Интересненько. А ещё?

– Полина в бильярдной сильно поссорилась со своей сестрой. Алина кричала, что лучше удавится, чем под своими картинами чужую подпись поставит. А Полина орала, что за такие деньги можно хоть курицей щипаной подписаться.

– Отличненько. А ещё?!

– Нелли под лестницей целовалась с сыном певички Медеи. Терпеть её не могу! Сплошной силикон, ботокс, фонограмма и деньги депутата Овчинникова.

– Детские шалости меня не интересуют. Что ещё?

– Крис в туалете болтал с кем-то по телефону, с пеной у рта доказывая, что к утру у него будет «гвоздь номера» и просил за него миллион долларов. Кажется, с ним согласились, потому что Крис сказал «о’ кей, старик!».

– Мимо, всё мимо. Скажи, помещение, где находится вентиль, при помощи которого спускают воду в бассейне, всегда закрыто на ключ?

– Никогда не закрыто. А чего его закрывать-то? Не деньги, небось, там хранятся. Раз в неделю приходили парни из сервиса, меняли воду, чистили фильтры, убирали, проверяли и уходили.

– То есть дверь никогда не закрывалась? Там нет замка?

– Да почему нет-то? Просто им никто никогда не пользуется. А ключ… он на стенке висит. Так, для проформы. А зачем тебе это, Пашенька?

– Хочу понять, кто воду в бассейне спустил. Я там сто раз нырял, глубина была – хоть с двадцати метров прыгай, а тут… – Паша плотнее закутался в скатерть, почувствовав озноб в несуществующем теле.

– Ой, да кто ж такое злодейство мог совершить?! – всплеснула руками Ксюня и тут же добавила: – Да кто угодно! Завидуют тебе, Паша.