Да! Ночей я боялась больше всего. То, что случилось с Надеждой в тот раз, когда мы поругались на вокзале, оказалось не так уж страшно. Днем она была тем же, чем стала через сутки после Питера: человек как человек, только немножко прозрачный. Обивку кресла сквозь нее видно, а текст на мониторе – уже не разобрать. А вот ночью – с полуночи до пяти – она обретала свою истинную плоть. Ту, что я увидела тогда, серую, полуразложившуюся, бр-р!

Я ложилась рано и боялась проснуться ночью. Самое главное, что в эти часы не только плоть менялась, менялась и сама Надежда. Днем безобидная, хоть и скандалистка, ночью она становилась настоящим деспотом. Специально она меня не будила, но если я отчего-то вставала сама, пощады мне не было. Димка угадал: духи ночью не спят, а шляются по квартире, ищут, к чему бы придраться. Однажды я вскочила, как иногда, оттого, что забыла во сне какую-то дату. Сижу в пижаме, листаю учебник, а сама даже не помню, в каком учебнике эта дата, у меня ж их целый шкаф!

И заходит Надежда, жуткая ночью, и как давай на меня орать:

– Почему ночью занимаешься, я же не велела тебе!

– Я просто...

– Почему ты никогда меня не слушаешь?! Надо делать то, что тебе говорят.

– С какой стати?

– С такой! Я твой учитель, в конце концов! Я желаю тебе только добра! Немедленно спать, не видать тебе зачета как своих ушей! – Такое она могла сказать только ночью. Знала, как для меня важен этот чертов зачет, и, не стесняясь, долбила по больному месту.

И еще Надежда ночная хотела контролировать все. То есть вообще все, что хоть как-то связано со мной. Она заставляла меня показывать ей свою почту, историю «аськи» и даже писать под ее диктовку ответы. Ее не устраивал цвет моей пижамы, она велела переодеваться по десять раз, пока я не найду ту, что ей понравится. Возразить я не могла, мне нужно было вернуть мать из санатория и сдать наконец зачет.

Я не знала, зачем ей все это нужно: контролировать меня во всем, а днем и вовсе полностью заменять. Помню, Иван Юрьич что-то такое говорил, что дух захочет занять чье-то место на земле. Я старалась об этом не думать и занималась изо всех сил. Надежда же фактически жила моей жизнью. То она притаскивала домой какие-то тексты и ноты и до ночи распевала, то пропадала в сквере с нашими, и, я так поняла, ей было о чем с ними поговорить. Тоха в «аське» мне почти ничего не рассказывал, так, иногда делился приколами, кто что ляпнул, кто где лажанул. Мне кажется, он все еще дулся за тот день, когда я оставила их у пруда.

Это был особый день. Надежда все утро пропадала на кухне, запретив мне показываться даже на пороге. Я и не показывалась: запах выпечки и так выдавал, чем она там занята. Настроение у меня было отличное: я даже напевала, листая учебник. Ровно неделю назад Надежда пообещала мне, что поставит зачет через неделю. И мать наконец вернется, и я наконец подкину в школу журнал, и Надежда уедет в Питер сдаваться Иван Юрьичу. Нет, я, конечно, поеду с ней: виниться – так обеим вместе. Но, думаю, все будет хорошо.

Я в очередной раз повторяла фамилии, даты, факты, как-то уже спокойно, без этого предэкзаменационного мандража. Я просто знала: сегодня я зачет сдам, иначе и быть не может. Надежда гремела на кухне противнями, у нее, наверное, тоже праздник, наконец-то разделается с земными делами и уйдет на покой. Это были чудесные звуки, они внушали уверенность.

– Что сперва, зачет или чай?

– Спрашиваете! Зачет, конечно. – Может, это и странно звучит, но мы как будто подружились за эту неделю. Я в очередной раз оценила ее неравнодушие, а она – мои способности.

– Иди сюда, здесь и расскажешь!

Я вошла на кухню. Надежда, веселая, мыла под краном руки, непрозрачные от муки, и даже напевала. Вообще не сказать было, что это бесплотный дух, она прямо похорошела за эту неделю.

– Рассказывай скорее, да перейдем к неофициальной части, – она кивнула на огромное блюдо с пирожками и заварник на столе.

И я стала рассказывать. Эти дни не прошли даром, мне было что рассказать. Я шпарила весь курс от начала до конца, останавливаясь, когда позволяли, и переходя к следующей теме. Я отвечала на все ее подковыристые вопросы, один раз чуть не попалась, но поправилась вовремя. Рассказывала и удивлялась: сколько ж всего я знаю-то! Пироги черствели на глазах, меня это только подстегивало. Я вспоминала все новые и новые детали, которых нет в школьном учебнике, а я сумела накопать в дополнительных.

Закончила я, наверное, часа через три и привычно вжала голову в плечи. Сейчас как скажет свое обычное: «Ты можешь лучше, позанимайся еще!» – я ж с ума сойду! Надежда это заметила. Она всегда замечает, когда я волнуюсь, и специально медлит с ответом, чтобы помотать нервы. Мне кажется, она ловит от этого кайф.

– Сдала! – Она звякнула крышкой заварника, наверное, вместо хлопка пробки от шампанского, звук получился не менее торжественный. Мне надлежало визжать и прыгать, что я и сделала.

– Тащи журнал и давай пить чай. А потом пойдешь в школу.

– А мама?

– Уже едет. К вечеру жди.

Я раскопала классный журнал на книжной полке, здорово удивилась: до чего он пыльный. Притащила, приплясывая, еще не веря толком, что наконец-то все получилось! И – да! Журнал не вывалился из рук. Я смотрела, как она выводит в журнале свое «зачет» ломаным стариковским почерком и подпись. Мне, наверное, впервые за последний месяц стало легко.

Потом мы пили чай и болтали, но мне не терпелось сбежать в школу подкинуть журнал, и Надежда это заметила.

– Иди! Чего тебе со мной время терять, у тебя дела!

И я знала, что она не лукавит и правда не обидится, если я уйду.

Подкинуть журнал в учительскую и убедить директрису, что так и было, после зачета казалось плевым делом. Я ни минуты не боялась, что меня застукают или там не поверят. Летела в школу только с одной мыслью: еще несколько минут – и все наконец-то кончится. Ну и еще останется летние экзамены сдать в сентябре, но это ерунда после того, что учинила мне Надежда.

В школе было по-летнему пусто. У охранника опять новый журнал с кроссвордами (надо же, умнеет!). В зале на втором этаже орет гитара (точно наши репетируют! Надо потом зайти!). Я влетела на третий этаж, постучала в учительскую, не думая, что я скажу, если там кто-то будет. Но никто не ответил. Толкнула дверь (не заперта), вошла – никого. Быстро положила журнал на полку к остальным и вышла. Осталось убедить Марлидовну, что так и было.

Кабинет директора у нас на отшибе в самом дальнем конце коридора. Я слушала собственные шаги, кажется, специально чеканила, как на параде, чтобы показать себе и миру: я ничего не боюсь, у меня все получится.

С лестницы выскочил Димка и бросился на меня, как будто сто лет не видел:

– Юлька! Здесь?! Где пропадала?! Чего не выходишь, мы тебя потеряли!