– Сюда верст восемь будет! – провозгласил Семион.

– Это еще ладно, что баусянам самый-то угол отрезали, а то бы еще версты три пришлось бы ехать, – добавил он.

Земля – поле. Пашня, сев, начёвка

Василий Савельев, выпрягши Серого из телеги, сняв с лошади езжалый хомут, надев на него оральный хомут с постромками и вальком и зацепив плуг, он, перекрестившись, на выровнявшейся за зиму стерне своего загона пропахал взлохмаченную жнивой первую борозду. Ожидающие грачи густо обсели борозду, перелетая с места на место, по ней отыскивали и подбирали выпаханных из земли червей. На другом конце, на середине загона, вешкой стоял Ванька. Когда отец с плугом выехал на него, оглянувшись назад, проговорил:

– Ну, Серый, прямая ли у нас вышла с тобой борозда?

Борозда оказалась чуть выгнутой. В середине виднелась небольшая излучина, которую на обратном пути Василий исправил плугом. И пошла пахота. Серый, чувствуя в себе застойную силу, легко и задорно ушагивал по поникшей стерне, шурша по ней копытистыми ногами, а Василий, переполненный приливом чувства весны и неукротимого задора крестьянина, удовлетворённо и весело шагал за плугом, держась за его угнутые к низу поручни с деревянными накладками для удобства ухватки руками. На третьей борозде Василий разгорячился, спина начала липко потеть. Он, раздевшись, скинул в себя пиджак, остался в одной черной сатиновой рубахе-косоворотке. Во время пашни у Василия часто съезжал на лоб широкий с пружинкой и с грязной от пота кружовинкой посредине околыша картуз. Он неуловимо быстро поправлял его рукой и снова продолжал ушагивать за плугом. Наблюдая глазами, как лемех, подрезая очередную полосу целины, слегка приподнимая пласт, передаёт его на отвал, а отвал, ставя пласт на ребро, потом переворачивает его вверх изнанкой.

Василий время от времени оглядывался назад: за ним чуть ли не по пятам в важной позе хозяином расхаживал, отливая на солнце вороненой сталью оперения, грач, считая, видимо, что эта борозда пропахана именно для него. Проехав раз десять, насладившись началом пашни и несколько устав с непривычки, Василий крикнул:

– Ваня, съезди-ка разка два, а я отдохну.

Ванька вприпрыжку подбежал к плугу. Вцепившись в поручни, крикнул на Серого «Но!» и бойко зашагал за плугом. В его кудрявых волосах заиграл ветерок, затылок припекало тёплое весеннее солнышко, в лапти посыпались влажные комочки земли. Пока Ванька объезжал три круга, Василий подошёл к Семионову загону, ожидая, пока Семион подъедет с того конца, он вгляделся вдаль и только теперь заметил, кое-где под крутыми берегами дола Шишкола притаился грязноватый снег, обречённо ждя своего последнего дня. Василий перевел свой взор на приближающегося со своей скрипучей сохой Семиона. Его лошадь, жерёбая кобыла, натужно надрываясь, всем телом и учащенно дыша, едва тянула тяжелённую соху. Стая хлопотливых грачей сопровождала его. В такт шагов Семиона у него в кармане звенело кресало о кремень. Подъехав к концу и повернув лошадь головой обратно в дальний конец загона, Семион, вонзив соху в размягчённую землю и, сказав лошади «тпру!», проговорил:

– Вот и закурить можно!

Подходя к Василию, он на ходу стал шарить по карманам штанов и кафтана в поисках махорки-самосада. Он вывернул наизнанку два кармана, стал набивать трубку с трудом набранным табаком.

– Едва набрал на закурку, хотя у меня в телеге целая сумочка с табаком-то, – как бы оправдываясь перед Василием, проговорил Семион. – Закуривай, Василий Ефимыч, если хочешь, я дойду до телеги-то, угощу, если желаешь.

– Нет, спасибо, не занимаюсь этим, – поблагодарил за угощение Василий.

– Я ведь знаю, что ты не куришь, – спохватился Семион, высекая искру из кремня на фитиль (веревка его давно погасла) для прикуривания.

– Ты вот так с сохой-то и не расстаёшься, Семион Трофимыч, – обратился Василий к Семиону.

– Я к ней привык, больно гоже она, лучше, чем плугом землю-то пашет, землю рыхлит и не переворачивает пласта ни как плуг. У матушки-сошки золотые рожки! – пословицей хваление сохи заключил Семион.

– Ну а как, дядя Семион, по-твоему, нынче год-то урожайным будет, ай нет? – с любопытством поинтересовался Василий как у старшего и наблюдательного Семиона.

– Да оно как сказать, – неторопливо, с расстановочкой, удушливо покашливая, отвечал ему Семион. – По моим приметам, должен быть урожайным. Осенью я наблюдал, лист с деревьев падал на землю орлом, а не решкой, значит, к добру. Да еще как весна покажет. Май если холодный будет, значит, и год будет хлебородный!

– У вас в скольких местах загоны-то? – спросил Семион Василия.

– В восьми. Наверное, и у вас так же? – ответил с вопросом Василий.

– Ну да, так. И как ты думаешь свой посев распределить? – поинтересовался Семион.

– Здесь вот, в отделённости от села, думаю, два загона посеять чистым овсом на корм лошади, два загона вико-овсяной смесью на корм скотине, один загон оставлю под дикушу, загон на одворице засею просом, два загона около Рыбакова засажу картошкой, а на усадьбе, как и все, посею конопли на конопляное масло и на куделю для тканья семье на портянки.

Побеседовав с Семионом, Василий снова взялся за плуг.

– Давай-ка я попашу, а ты обед заваривай, – сказал он Ваньке. Ванька принялся за приготовление обеда: из задка телеги он достал картошку, начистил ее, достал из кошеля кусок свинины и другие продукты, хлопотливо уложенные матерью в кошеле. Положив, что нужно, в чугунок, Ванька пошёл к водотёку за водой, почти из-под его ног выскочил суслик, испугав Ваньку врасплох, что у него на голове волосы дыбом встали. Принесши воды, Ванька принялся за разжигание костра из дров, привезённых из дома. Он исчиркал полкоробка спичек и едва разжёг. Поднявшийся внезапно ветер гасил у него спички и лучинки, которые он долго и безрезультатно старался поджечь. Наконец, костёр разожжён, буйные на ветру огненные языки пламени обхватисто облизывали черно-просаленные бока чугунка. Вскоре вода в чугунке закипела, со дна начало бурлить, гоняя по чугунку картошку, пшено и куски свинины. Неустойчивая погода в конце апреля, то солнышко, то ветер, то дождь, то снег полетит. Вот и сейчас: с утра было тепло, ласково пригревало солнце, а к обеду вдруг подул холодный ветер, с восточной стороны появилась огромная туча, и чем она ближе надвигалась, тем ощутимее обдавало холодом, а вскоре полнеба заволокло, на землю полетели редкие снежинки. Василий, остановив лошадь, взяв пиджак с телеги, оделся потеплее. Он снова пошёл к плугу, из-под ног у него вспорхнул жаворонок. Он хотел с песней взлететь вверх, но сильный ветер не позволил ему это сделать. Он с высоты не больше десяти саженей стремительно ринулся