свободна от тех обрядов и церемоний, может вестись против частных лиц и властью любых должностных лиц в государстве. А стало быть, если отвлечься от внутригосударственных законов, по-видимому, каждое должностное лицо как для защиты вверенного ему народа, так и для осуществления актов власти располагает правом ведения войны, если встретит сопротивление. Но так как война может создать опасность для всего государства, то законами почти всех народов предусмотрено, что войну можно вести не иначе как по повелению тех, кто облечен верховной властью. Такой закон, например, имеется в последней книге диалога Платона «Законы»; и в римском праве предусмотрено, что ведение войны без разрешения главы государства, а также рекрутский набор и снаряжение войск есть оскорбление величества (L. 3. D. ad 1. lul. inajest.). Такие действия называет самочинными закон Корнелия, изданный Л. Корнелием Суллой. В Кодекс Юстиниана включено следующее постановление Валентиниана и Валента: «Никому не присвоено без нашего ведома и согласия начальство над какими-либо отрядами подвижных войск». Здесь же, кстати, можно привести следующее место из Августина[146]: «Естественный порядок, установленный ради мира смертных, нуждается в том, чтобы власть и воля ведения войны принадлежали всецело главе государства».

3. Но подобно тому, как все правила, сколь всеобщи они бы ни были, тем не менее, однако же, подлежат толкованию с точки зрения справедливости, так подлежит толкованию и этот закон (Витториа, «О праве войны», 9; Молинеус, «Спорные вопросы», 100, тот же пар.; Витториа; Бартол, толк. на зак. ex hoc lure D. de lust. et iur.; Бартол, de Repres. 3, principali ad secun-dam, N 6; Мартин из Лоди, «О войне», вопр. 2). Ибо, во-первых, не может быть сомнения в том, что каждому начальнику в пределах своего круга ведения следует при содействии своих подчиненных принуждать силой немногих неповинующихся, если только для этого нет надобности в более значительных силах и самому государству не грозит опасность. И, наоборот, если опасность угрожает настолько, что нет времени обратиться за содействием к главе государства, тогда необходимость вынуждает принять чрезвычайные меры. Таким исключительным правом воспользовался Л. Пинарий, начальник гарнизона города Энны в Сицилии. Узнав, что горожане замышляли отпадение к карфагенянам, он произвел избиение их и тем удержал Энну в повиновении (Тит Ливий, кн. XXIV). За исключением же такой крайности, только Франсиско Витториа решился предоставить гражданам право восстания против государства для отмщения тех насилий, за которые государь не позаботился подвергнуть виновных преследованию, но его мнение основательно отвергается прочими.

V. Имеет ли и при каких условиях характер публичной война, если она ведется органами, не облеченными верховной властью

1. Если даже установлено, в каких случаях подчиненным должностным лицам принадлежит право прибегать к вооруженной силе, тем не менее толкователи права расходятся в понимании того, является ли такого рода война войной публичной. Одни отвечают на это отрицательно (Айала, «О праве войны», кн. I, гл. 2, 7; Сильвестр, толк. на слово «война», 2, ibi, sufficit etiam; Иннокентий, с. ollm de rest. Spol. 8. et c. sicut de iureiur., 5; Панормитан, там же). В самом деле, если мы называем публичным лишь то, что ведется должностным лицом согласно его полномочию, то не может быть сомнения в том, что такого рода войны имеют публичный характер; и оттого те, кто при таких условиях оказывает сопротивление органам власти, подлежат наказанию за сопротивление начальствующим. Если же понятие публичной войны применяется в более тесном смысле, взамен так называемой торжественной войны, как это, бесспорно, зачастую имеет место, то только что упомянутые войны не являются публичными, потому что для выполнения законных требований необходимы как решение высшей власти, так и иные обстоятельства. Но не имеет, по моему мнению, решающего значения, как это полагают обычно в спорах по настоящему вопросу, то, что при таких обстоятельствах у сопротивляющихся отнимается имущество и отдается воинам (Тит Ливий, в указ. месте)[147], потому что эта подробность не составляет особенности, свойственной торжественной войне, и может иметь место также в иных обстоятельствах (Витториа, 29; Каэтан, «На Secunda Secundae», вопр. 40, ст. 1; Сильвестр, толк. на слово «война», ч. 1, 2; Лорка, «Спорные вопросы», 50, 12),

2. Но может случиться и так, что в обширном государстве власть начинать враждебные действия предоставлена подчиненным органам[148]; при таких условиях без колебания следует считать, что такая война ведется верховной властью, так как если кто-нибудь поручает другому право выполнить что-нибудь, то сам он и считается виновником последнего.

3. Весьма спорным является вопрос, достаточно ли при отсутствии подобного прямого поручения одного предположения воли верховной власти. Мне кажется, что нельзя делать этого попущения. Ибо ведь недостаточно при таком положении дел строить догадки о том, какова была бы воля главы верховной власти при обращении к нему с соответствующим вопросом, но следует, напротив, иметь в виду, главным образом, то, какое решение предпочел бы он принять без обращения к нему, если дело допускает отсрочку или сомнителен исход решения, предполагая необходимость издания постоянного закона по данному вопросу. Ибо пусть в каждом определенном положении умолкнут все частные соображения, воздействующие на волю главы государства, однако не умолкнет всеобщее разумное стремление избегнуть опасности, что невозможно, если каждое должностное лицо станет притязать на решение одного и того же дела.

4. К. Манлий поэтому не напрасно был обвинен своими помощниками в том, что без разрешения римского народа пошел войной на галло-греков (Тит Ливий, кн. XLVIII); ибо, хотя в войске Антиоха имелись галльские легионы, тем не менее по заключении мирного договора с Антиохом вопрос о том, следовало ли получить от галло-греков удовлетворение за это нарушение, надлежало разрешить не К. Манлию, но римскому народу. Катон хотел выдать Цезаря германцам за то, что тот навязал им войну; полагаю, что он поступил так не столько из уважения к праву, сколько из желания избавить Рим от опасного владыки. Ибо германцы ранее поддерживали галлов, бывших врагами римского народа, оттого они и не могли жаловаться на причинение им насилия, поскольку римский народ имел столь справедливую причину воевать с галлами. А Цезарь должен был удовольствоваться изгнанием германцев из вверенной ему провинции Галлии и, не испросив на то разрешения у римского народа, не должен был преследовать германцев войной в их собственных пределах, в особенности потому, что оттуда не угрожала никакая опасность. Стало быть, не германцы имели право требовать выдачи Цезаря, но римский народ имел право наказать его. По совершенно сходным основаниям карфагеняне ответили римлянам: «По нашему мнению, дело не в том, по каким именно соображениям, частного или государственного порядка, завоеван Сагунт, но сделано ли это согласно или же вопреки праву; ведь это наше дело произвести