Но когда я спросила его, не хочет ли он слетать вместе со мной, Люк сник и ответил: «Да, конечно, очень хочу. Но, знаешь, я уже купил билет во Францию. И очень дешево. Но его нельзя ни сдать, ни поменять. Хочешь, я узнаю, не осталось ли у них билета и для тебя, мы бы слетали во Францию вместе…»

Но на работе у Пендергаста, Флинна и Лоуглинна мне дали всего три дня выходных (месье Анри расщедрился на целую неделю между Рождеством и Новым годом), а этого было недостаточно, чтобы слетать во Францию и обратно. Правда, к счастью, за глаза хватало, чтобы съездить в Энн-Арбор. Когда я вернусь, мне придется работать — и жить — в полном одиночестве, пока не вернется Люк.

Вот именно. Я буду куковать тут одна-одинешенька, а он в это время оторвется на Юге Франции. Счастливого Нового года!

Я не стала делиться с Тиффани. Это ее не касается. Кроме того, я знала, что она скажет. Ее парень поехал знакомиться с ее родителями в Северную Дакоту в первый же год, как они стали встречаться.

— Что ж, — вздыхает Тиффани, — а мы с Раулем, наверное, останемся дома и закажем себе чего-нибудь в ресторане. Никто из нас не умеет готовить.

Я не стану звать Тиффани с ее парнем на праздничный обед. Там будем только мы с Люком, его родители и Шери с Чазом. Это будет милое застолье, похожее на те, что мы проводили этим летом в шато Мирак.

Одна минута пятьдесят девять секунд. Еще чуть-чуть, и я освобожусь.

— У нас рядом, в китайском ресторанчике, ко Дню благодарения запекают индеек, — продолжает Тиффани. — Довольно вкусно. И потом, я так соскучилась по сладкому картофелю. И по пирогу.

— Знаешь, у нас поблизости полно ресторанчиков, где подают на День благодарения праздничный ужин из трех или даже четырех блюд, — доброжелательно говорю я. — Может, вам, ребята, стоит зарезервировать столик?

— Это совсем не то, что побывать у кого-то в гостях, — говорит Тиффани. — В ресторанах все так официально. На День благодарения хочется уюта и тепла. А этого в ресторане нет и в помине.

— Все, — говорю я. Мое рабочее время истекло. Могу уходить. Я встаю. — Уверена, что вы найдете ресторан, в котором можно заказать еду на дом.

— Ага, — вздыхает Тиффани, пересаживаясь на мой стул. — Но все равно ничто не сравнится с домашней едой.

— Это правда, — говорю я. Не делай этого, Лиззи, говорю я себе, не нужно на это вестись. Никаких приглашений из жалости. — Ладно, мне нужно бежать…

— Ага, — произносит Тиффани. — Удачи тебе в твоих пошивочных делах.

Но на полпути к двери меня как будто кто-то тянет обратно.

— Тиффани, — произносит мой рот в то время, как мозг вопит: не-е-ет!

Она отрывает взгляд от экрана компьютера, на котором и данный момент читает свой гороскоп:

— Да?

— Может, вы с Раулем придете к нам на День благодарения?

— Не-е-ет!

Тиффани героическими усилиями удается сохранить спокойствие. Из нее действительно получится потрясающая актриса.

— Не знаю, — пожимает она плечами. — Спрошу у Рауля. Может, и придем.

— Отлично, — говорю я. — Тогда дай мне знать. Пока.

Я кляну себя на чем свет, пока еду в лифте. Да что со мной такое? Зачем я ее пригласила? Она же не умеет готовить и ничего не принесет!

А еще она не в состоянии поддержать беседу за столом. Она умеет говорить только о новой коллекции Прада и о том, какая из голливудских знаменитостей с чьим продюсерским сынком спит.

И я никогда не видела этого типа, Рауля, ее женатого (женатого!) любовника. Кто знает, какой он! Судя по словам Дэрила — так себе (хотя Дэрила нельзя назвать беспристрастным).

Зачем я опять позволила своему длинному языку втянуть меня в эту историю?

Я пытаюсь утешить себя тем, что Рауль вполне может отказаться от идеи праздничного ужина в совершенно незнакомой компании.

Но, учитывая, что совершенно незнакомая компания соберется на Пятой авеню, это маловероятно. Я обнаружила, что жить на Пятой авеню — все равно что на Беверли-Хиллз. Ньюйоркцы, даже приезжие, повернуты на недвижимости, скорее всего, потому, что она в дефиците и стоит неприлично дорого.

Конечно, я делаю благое дело. Ведь у Тиффани действительно никого нет, если не считать ее ультраконсервативных родителей, которые живут далеко и совсем не одобряют ее отношений с Раулем. Ко всему прочему мой поступок должен добавить несколько призовых очков к моей карме, что весьма кстати, если вспомнить количество неприятностей, в которые я оказалась втянута благодаря своему длинному языку…

В итоге я вышла с работы чуть позже обычного и, спустившись на лифте вниз, увидела в вестибюле у поста охраны знакомое лицо. Джилл Хиггинс направлялась на очередную встречу с отцом Чаза. На ней, как обычно, джинсы, свитер и ботинки «Тимберленд» — и это несмотря на то, что «Пост» посвятил ей в эти выходные целый разворот. Они изобразили ее в виде бумажной куклы, которую можно вырезать и одеть в бумажные же наряды. Самые разнообразные, начиная от формы служащей зоопарка до аляповатого свадебного платья.

Я задумалась. Я вообще много думала о Джилл, — я думала о ней практически каждый день. Вообще-то было довольно сложно этого не делать — историями о «Плаксе» пестрели все газеты. Как будто ньюйоркцы до сих пор не могли поверить, что такой богач, как Джон Мак-Дауэлл мог влюбиться в женщину, не считающуюся стереотипом красоты.

И то, что Джилл работает, да еще и с тюленями, делало ее мишенью для всего злоязычного нью-йоркского высшего общества. Наверняка она будет в семье Мак-Дауэллов Первой работающей женой.

И то, что Джилл сказала, что не собирается увольняться из зоопарка и после свадьбы, заставило всех матрон с Пятой анвею (я-то знаю, сама там живу!) содрогнуться от ужаса.

Все это меня очень беспокоило. Серьезно. Конечно, не гак, как я беспокоилась о Шери с Чазом (естественно), но все равно. Я не могла не думать о том, что сказала мне Тиффани в первый рабочий день. Семья Джона Мак-Дауэллзаставляет бедняжку надеть на торжество платье, которое хранилось в их семье миллион лет.

Могу поспорить, что размер этого платья не больше второго.

И что сама Джилл носит четырнадцатый или в крайнем случае двенадцатый размер.

Как ей вообще может подойти это платье? А ведь она обязана его надеть. Вообще, вся эта выдумка насчет свадебного платья наверняка дело рук матери жениха. Она хотела этим сказать: «Сделай то, что тебя просят, или ты никогда не станешь одной из нас».

Джилл будет вынуждена принять вызов, иначе не видать ей хорошего отношения от свекра со свекровью во веки веков. Да и пресса никогда не перестанет обзывать ее «Плаксой».

Пусть я преувеличиваю. Но я не так уж далека от истины.

И что, по-вашему, делать Джилл? Ей придется отнести это платье к специалистам… но к кому именно? Разве кто-то в состоянии понять всю сложность ситуации? Разве найдется хоть один человек, который скажет ей правду — тело двенадцатого размера можно втиснуть в платье второго размера только с помощью многочисленных и крайне уродливых вставок?