– Почему ты разошелся со мной?

– Вернее, почему мы не смогли сблизиться? Я ведь тоже могу думать, что ты отдалилась от меня. Мы были настолько горды, что никто не осмелился сделать первый шаг к примирению.

– Примирение? – прошептала Инес. – Может, речь шла совсем не об этом. Может, агрессивность этого бедняги не имела никакого отношения к нам, к нашей связи…

Утро было холодное, но солнечное, и они вышли прогуляться. Такси доставило их к церкви аббатства Святой Марии в Кенгсингтоне, куда Инес, как она сообщила Габриэлю, совсем молоденькой девушкой ходила молиться. Эту церковь с высоченным шпилем воздвигли сравнительно недавно, но Фундамент относится к IX веку, и их очарованному взору предстала картина, будто древние камни поднимаются из недр земли, чтобы воссоздать подлинную церковь, какой она была в далекие времена своего основания, а не новую, построенную в наши дни. Все способствовало тому, чтобы расположение монастырских зданий, сумрак, арки, лабиринты и даже сады Святой Марии казались столь же старинными, как и фундамент аббатства. Габриэль высказал мысль, что католическая Англия напоминает призрак, обращенный протестантской Англией в свою веру, который в виде домашнего привидения разгуливает по монастырским галереям, развалинам и кладбищам в напрочь лишенном воображения мире англосаксонского пуританства.

– Воображения нет, но есть музыка, – напомнила Инес с улыбкой.

– Очевидно, в виде компенсации, – ответил Габриэль.

Хай-стрит – цивилизованная и комфортабельная улица, здесь много полезных и нужных лавок, торгующих канцелярскими товарами, пишущими машинками и множительными аппаратами, boutiques молодежной моды, газетных киосков и книжных магазинов; просторный Холланд-парк, обнесенный изящной кованой решеткой, – одна из зеленых зон, пунктиром пронизывающих Лондон и придающих городу особое очарование. Проспекты очень функциональны, широки и безобразны – полная противоположность парижским бульварам, но за ними скрываются спокойные улочки, с геометрической точностью ведущие в зелень парков с высокими деревьями, хорошо ухоженными газонами и скамейками для чтения, отдыха и одиночества. Инес любила возвращаться в Лондон, любила безмятежную невозмутимость этих садов, ибо единственно возможные изменения, которые в них происходили, были связаны со сменой времен года; их не затрагивала быстротечная мода или первобытные вопли, которыми молодежь возвещает о своем появлении, словно тишина может отправить их в небытие.

Инес, по случаю ноябрьских холодов закутанная в черную накидку, подбитую рыжей лисой, взяла Габриэля под руку. Дирижер не чувствовал холода в своем бархатном костюме, лишь прикрыл горло длинным красным шарфом, концы которого иногда развевались, подобно гигантским языкам пламени.

– Так примирение или страх? – продолжила она.

– Я должен был удержать тебя тогда, Инес? – спросил он, не глядя на нее, опустив голову и разглядывая носы своих туфель.

– Я должна была удержать тебя? – Инес просунула свою руку без перчатки в карман пиджака Габриэля.

– Нет, – произнес он, – думаю, никто из нас двадцать лет назад не был готов отвечать за что-то, что не было собственной карьерой…

– Самолюбие, – прервала его Инес. – Наше самолюбие. Мое и твое. Мы не захотели принести его в жертву другому, другому человеку. Так? Довольно?

– Возможно. Я чувствовал себя будто выставленным на посмешище после тех побоев. Я никогда и не думал, Инес, что это твоя вина, но я думал, что если ты способна спать с таким типом, то ты не та женщина, которую я люблю.

– Ты и сейчас думаешь так?

– Я говорю тебе, что я никогда в это не верил. Но просто твое представление о свободе плоти не совпадает с моим.

– Ты полагаешь, что я спала с тем парнем потому, что считала его ниже себя и могла в любой момент выгнать?

– Нет, я считаю, что ты не только не подчеркивала различие между вами, но, напротив, слишком сильно его стыдилась и поэтому выставляла напоказ вашу связь.

– Чтобы никто не смог обвинить меня в сексуальном снобизме.

– И тоже нет. Чтобы никто не верил в твою скромность, что дало бы тебе еще большую степень свободы. Это должно было плохо закончиться. Сексуальные отношения должны держаться в тайне.

Инес в возмущении отодвинулась от Габриэля.

– Мы, женщины, лучше всех умеем хранить ваши постельные секреты. Вы самцы, самовлюбленные павлины. Вам необходимо хвастаться, вы лопаетесь от гордости, как олень-победитель в битве за самку.

Он пристально посмотрел на нее.

– Я про это и говорю. Ты выбрала любовника, который стал бы о тебе говорить. В этом была твоя нескромность.

– И поэтому ты ушел, не говоря ни слова?

– Нет. У меня была более серьезная причина.

Он засмеялся и сжал ее руку.

– Инес, быть может, ты и я появились на свет не для того, чтобы вместе состариться. Я не могу себе представить, как ты идешь за молоком в магазин на углу, а я в это время ищу газету, шаркая ногами, и мы заканчиваем день у телевизора с благодарностью за то, что мы живы…

Она не смеялась. Инес не одобряла фарс, разыгранный Габриэлем. Он уводил ее от истины. Почему они расстались после «Фауста» в Мексике? Почти двадцать лет…

– Не бывает истории без темных пятен, – промолвил Габриэль.

– А были темные пятна в твоей жизни за эти годы? – спросила она его с нежностью.

– Я не знаю, как назвать ожидание.

– Ожидание чего?

– Не знаю. Может, чего-нибудь, что бы сделало наш союз неизбежным.

– Фатальным, ты хочешь сказать?

– Нет, чтобы избежать фатальности.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я и сам не очень хорошо понимаю. Это всего лишь ощущение, которое пришло только сейчас, когда я вновь увидел тебя после стольких лет.

Он сказал ей, будто боялся, что любовь так изменит ее судьбу, что это будет уже не ее судьба, и – с эгоизмом добавил Габриэль – не его тоже.

– У тебя было много женщин, Габриэль? – спросила Инес насмешливо.

– Да. Но я не могу вспомнить ни одной. А ты?

Улыбка Инес превратилась в смех.

– Я вышла замуж.

– Я слышал. И кто он?

– Ты помнишь того музыканта, или поэта, или цензора, который приходил на репетиции?

– Того, с сырными лепешками?

Она засмеялась: того самого, лиценциата Косме Сантоса.

– Он растолстел?

– Растолстел. И знаешь, почему я остановила свой выбор на нем? По самой простой и ясной причине. Этот мужчина давал мне ощущение надежности. Не как тот агрессивный мерзавец, который, следует признать это, был настоящим stud, племенной жеребец, всегда готовый к сексу, и пусть тебе не рассказывают сказки, еще не родилась женщина, которая может против этого устоять. Но он не был и великим артистом, высшим эго, принявшим бы меня в творческий союз только для того, чтобы оставить меня позади, или оставить меня одну, во имя того самого, что должно было объединить нас, Габриэль, во имя чувственности, любви к музыке…