Спорить никто не стал.

Нескончаемые 60 секунд дали Николаю возможность окончательно убедиться в том, что сердцебиение пациента неуклонно замедляется, а темные зрачки расширяются, постепенно переставая реагировать на свет и прикосновение.

— Еще гормоны! Ставь мезатон быстрой каплей! — Средства становились все радикальнее. Но пульс стабильно ослабевал, а давление падало.

Через пару минут пульсоксиметр пронзительно запищал, перестав воспринимать сердечную деятельность на периферических сосудах.

— Адреналин! — Рассветов умело нащупал пульсацию шейных артерий — отклик сердца был едва ощутим. Он сорвал с бледной груди пациента стерильную простыню и, положив одна на другую большие ладони, энергичными надавливаниями начал непрямой массаж сердца. — Атропин! Адреналин повторить! — Пульс и на шейных артериях уже не определялся, зрачки расширились на весь глаз, их темные озера слились по диаметру с границами радужных оболочек.

— Клиническая смерть!

Николай обернулся к Григорию и, вылив из стоявшего на анестезиологическом столике флакона спирт на грудь больного, ткнул в область сердца:

— Вскрывай! Прямой массаж делать будешь.

На то, чтобы добраться до сердца пациента, у хирурга ушло полторы минуты. Может быть, в специализированных кардиологических клиниках это и делают быстрее, но Григорий был общим хирургом провинциальной больницы, и операций на сердце за четверть века работы он провел едва ли два десятка, да и то в экстремальных случаях, ввиду отсутствия кардиохирурга. Но Тыч не был плохим хирургом, и поэтому уже через полторы минуты он держал в руке комок сердечной мышцы парня и ритмично сжимал его, ощущая ладонью сквозь перчатку теплую податливую упругость.

Параллельно Николай заливал кровеносное русло юноши всеми возможными, из имеющихся в наличии, медпрепаратами.

В течение последующих двадцати минут в операционной за временем не наблюдали, впрочем, отнюдь не от счастья.

Сердечная деятельность мажорного отпрыска не возобновлялась.

Наконец Рассветов, после очередной безуспешной попытки обнаружения пульса, взглянув на тускло расплывшиеся зрачки больного, обреченно вымолвил:

— Мертв! — Шла тридцать седьмая минута его пребывания в операционной.

Григорий выпустил из широкой ладони бледно-розовый комок сердца трупа и стал разминать занемевшие пальцы другой рукой.

— Давай шить, — хмуро бросил он операционной медсестре. — Через все слои штопать буду, так что нитки погрубее. Теперь уже все равно.

Взяв поданную иглу, он начал сводить края зияющей раны на груди юноши.

Юрий, в течение всего процесса реанимации угрюмо наблюдавший за происходящим, молча пошел к двери, на ходу стаскивая неиспользованные стерильные перчатки. Но у самого порога он вдруг обернулся к Николаю:

— Почему ты не дал нам начать операцию? Возможно, удалось бы остановить кровотечение, и пацан выкарабкался бы.

Рассветов обреченно покачал головой:

— Здесь черепно-мозговая травма, Юра. От нее он и крякнул. Пока везли и перекладывали, еще трепыхался, молодой ведь, неизношенный, но шок свое взял.

Он потянулся к выключателю аппарата искусственной вентиляции легких. В оперзале воцарилась зловещая тишина, как бы ставящая точку в короткой эпопее проигранной борьбы за жизнь. Николай продолжил:

— Запись я подробнейшую сделаю. С момента моего прихода в операционную. Все по минутам. Основным диагнозом «черепуху» поставлю, уверен, что не ошибусь. Ну а таз с легкими в сопутствующие пойдут и, если хотите, внутрибрюшное кровотечение туда же. Хотя оно и не доказано.

Двойные двери, ведущие в предоперационный коридор, с шумом распахнулись, и влетела Ирина, палатная медсестра, которая помогала укладывать больного и суетилась подле него вместе с анестезисткой во время реанимационных мероприятий. После констатации смерти пациента она уже успела побывать на своем посту у входа в отделение.

По испуганному взгляду и пылающему отнюдь не стыдливым румянцем округлому лицу все присутствующие догадались о причине столь бурного возвращения еще до ее озвучивания:

— Там Мастодонт бесится. Всех перестрелять грозится, если пасынка не спасем. А с ним еще пара горилл. Выход из отделения перекрыли. Никого, орут, не выпустим, пока мы парня в чувство не приведем.

Гримасы злости и страха, застывшие на лицах присутствующих, угадывались даже под стерильными масками. Полуминутную немую сцену нарушил звонкий щелчок уроненного операционной медсестрой зажима.

— Сейчас выходить опасно. Надо переждать, пока наплыв эмоций спадет. — Юрий обернулся к Ирине: — Он в операционную не попрется? Не помешало бы двери на засов закрыть.

— Согласен, — поддержал идею коллеги Григорий. Он уже закончил ушивание раны грудной клетки трупа. — Скоро должна милиция подъехать. Вот мы у них под крылышком и выйдем.

— Да там уже сидит парочка в ментовской форме. Но они даже не пытаются этих бандюг утихомирить, — нокаутировала надежды врачей Ирина.

Григорий раздраженно хмыкнул и, уже начав стаскивать окровавленные перчатки, вдруг остановился и, обойдя операционный стол, задумчиво остановился у таза с использованным инструментарием. Затем медленно, как бы колеблясь, взял скальпель, которым он вскрывал грудную клетку юноши, и подошел к животу мертвеца.

— Ну что, Юра, пара часов у нас имеется. Так проведем время с пользой для врачебной практики. Да и диагноз кровотечения подтвердим, — его нарочито бодрый голос звучал несколько наигранно, но эффект разрядки был достигнут.

— Или опровергнем, — понятливо кивнул травматолог, подойдя к столу с другой стороны. — Лена, — обернулся он к операционной медсестре, — нитки подряхлее, каких не жалко.

Николай молча сидел у анестезиологического столика. Дискутировать по поводу происходящего ему не хотелось. Парня не оживишь. Больно ему уже не будет. А прикрыть себя от возможных издевательств со стороны любящего папаши не помешает. Да и у экспертной комиссии возникнет гораздо меньше вопросов, если официально представить случай как факт остановки сердца у больного, который уже был оперативно искромсан и находился под полноценным общим наркозом, чем предложить сомнительное описание весьма скользких обстоятельств молниеносной кончины нетронутого скальпелем пациента. Нечестно? Может быть. Но перед кем? Ведь хуже от этого никому не будет. А лучше? Точнее, спокойней. Людям в белых халатах, честно пытавшимся (пусть и безуспешно) выполнить свою работу по спасению заведомо безнадежного (теперь Николай был в этом практически уверен) пациента. Риск ярлыка «опоздавших разгильдяев» для них заметно снижается. Разве это не повод для некоторой селективной подтасовки второстепенных деталей, никоим образом не определивших окончательного исхода ситуации.

Рассветов в очередной раз поймал себя на увязании в абстрактных разглагольствованиях. Не время. Сейчас стоило подумать над тем, как лучше всего оформить карту мифического наркоза, на каком этапе изобразить картину резкого ухудшения состояния больного. Затем подробно расписать терапию по спасению уходящего в небытие организма. И наконец, сместить время констатации смерти, сообразуясь с окончанием фантомной операции.