«У меня есть еще одна любовница, несколько другого толка», – признался он мне. «Какая она?» – спросила я. «Совершенно обычная девушка, без всяких заморочек». Его ответ меня заинтересовал, и я подумала, что она-то как раз и могла бы нам помочь. Норико было двадцать семь лет, она работала продавщицей в одном модном салоне. Они встречались одно время, где-то полгода, а потом, поскольку он не получал от нее известий, он подумал, что она встретила кого-то другого. Человека, который, должно быть, принадлежал к ее миру. Это был мир, где объедаются до отвала за две тысячи двести иен в гостиничных ресторанах, где опрокидывают пиалы соба и кицун удон[10] прямо за стойкой забегаловки, мир горячих бенто[11] и пиццы-хат, в общем, довольно далеко до «Шато Латур» семьдесят шестого года. И все же Норико так и не забыла его, хотя она в самом деле успела завестись тем самым приятелем. Я почему-то всегда думала, что мы никогда не сможем существовать в том же мире, что и она. И в сущности, я была права, поскольку достаточно взять в руки фотоаппарат, какой-нибудь «Минолта Альфа 7000» или «Канон EOS», и направить объектив на красивые вещи, чтобы сделать хорошие снимки, достаточно прокатиться в «бентли» или «ягуаре», чтобы уже почувствовать невероятно шикарную жизнь. Именно это мы и хотели дать почувствовать этим девушкам. Но тем, кто никогда не сидел в «бентли», эту невероятно шикарную жизнь можно было лишь описать словами, при этом вы всегда сильно рисковали остаться непонятыми.

Я все так же ощущал себя вещью. Кейко Катаока проникала в меня под видом какого-нибудь «я» или «ты» и сеяла хаос. Я был напуган до смерти и не мог даже поднять головы. Слова не проходили сквозь меня, но как будто заваливали, затапливали.

– Причина, по которой мы выбрали именно Норико, довольно банальна, в общем-то это можно обнаружить в подавляющем большинстве видеосадомазо, – словом, вполне классическая история, не правда ли? Вы согласны, господин Миясита?

«Господин Миясита». Мне было как-то странно слышать, что меня называют по имени. Я уже успел забыть, что Миясита являлось именем собственным, моим; произошло это только что, когда Кейко Катаока заговорила о снижении профессионализма девушек из клубов садомазо, делая вид, что не заметила, как я только что мастурбировал в туалете отеля. Именно в тот момент я решил отказаться от собственного «я» и уперся взглядом в ножки кресла, а этот предмет чуть не поглотил меня. В настоящее время ножки кресла вонзались в меня, это было какое-то неотвязное и неприятное ощущение. Я еще подумал, что это должно быть похоже на ощущение женщины, когда в нее проникает член мужчины, которого она не хочет. Ножки кресла всасывали меня, тогда как они, напротив, должны были бы проникать в меня, и мне казалось, что кожа моя вывернута наизнанку, как перчатка, а внутренности вывалены наружу. На всеобщее обозрение. Я ощущал опасность, но не находил в себе сил противостоять ей. У меня больше не было моего «я», и это напомнило мне тот день, когда я чуть не утонул. Я тогда еще учился в начальной школе. Я плавал в большом водоеме и внезапно почувствовал, как у меня свело ноги. Никто даже не заметил, что происходит, а я правда чуть не утонул. Никто ничего не видел, а я пошел ко дну. Я отчаянно забился под водой, и именно это привлекло внимание тренера, который нырнул и вытащил меня. Это происшествие отпечаталось в моей детской памяти. Перспектива умереть, захлебнувшись, заставила меня найти в себе силы забиться под водой. Страх смерти, бессилие и вода, которой я уже наглотался, успели лишить меня последних сил, и я помню, что уже готов был отказаться от борьбы. Но в последний момент был спасен. Ощущение, что меня будто заглатывают ножки кресла, походило на страх, который я испытал в детстве, на то чувство нежелания бороться, которому я чуть не поддался. В настоящий момент я уже готов был разжать зубы, но страх заставил меня поднять голову, однако, даже если на этот раз мне не грозило захлебнуться, я все равно готов был отступить. «Ты не должен покоряться ножкам кресла», – беспрестанно твердил мне внутренний голос. Теперь я думал уже не головой, но какой-то низшей, более простой частью тела, скажем, мышцами ягодиц. Мне оставалось несколько секунд, несколько мгновений, чтобы превратиться в ножки кресла. Кейко Катаока превратилась в какую-то необыкновенно объективную сущность и говорила теперь не от первого лица. Она повторяла «я», но мне слышалось «она», как будто что-то переводило мне ее слова, поскольку у меня уже не было собственной личности. Например, она говорила: «Я не могла принять его предложение», а я слышал: «Неизвестно почему, но она не могла принять его предложение». И сейчас еще, стоило мне захотеть, и я сразу мог услышать, как она говорит от третьего лица. Так было проще, даже если это было сродни тому, чтобы уйти под воду и захлебнуться. В каком-то смысле это было как клеймение еретика каленым железом, как попадание в зависимость от химического вещества, как самоубийство. Вот почему я все еще пытался отбиваться, неистово стуча руками и ногами, как в том бассейне, пытался вернуться в себя, в то же время даже не предполагая, как долго сможет поддерживать меня это нечто вроде остатков мышечной воли. Я чувствовал, что все мое тело, за исключением какой-то мизерной части его, уже приняло эту мысль о растворении личности.

– Наивная и чистая девушка попадает в руки мужчины и женщины, которые обладают определенной властью, не правда ли, классическая завязка? Именно это вы чаще всего и встречаете в эротических фильмах и романах. Я была очень независимым ребенком, мне всегда позволяли делать все что захочется, так что у меня была возможность перечитать немало подобной литературы.

Эротические романы. Я почувствовал, как где-то глубоко во мне угасли остатки воли, когда два этих слова соскользнули с губ Кейко Катаоки. Я беззвучно произнес: «Ножки кресла снова начали всасывать Мияситу». Мне казалось, я понял, что должен был испытывать наркоман во время ломки, и повторил, все так же не произнося ни звука: «Миясита понимает, что должен чувствовать наркоман во время ломки». Не знаю, сколько раз это повторялось, но я