Юдит ничего не говорила. А я, наверное, опять уснула. Похоже, это мне и было нужно – сон, сон и еще раз сон. Уснуть и проснуться в другой реальности.

Мне не хотелось возвращаться домой.

Мне даже к Мареку не хотелось. Мне было страшно.

Как он будет смотреть на меня?

Из-за меня его друзья превратились в чудовищ – вот что я прочту в его взгляде. Мне хотелось только одного: чтобы время шло и чтобы в один прекрасный день я проснулась и обнаружила, что все снова хорошо.

Каждый день я мылась, я терла и скоблила кожу. Запершись в душевой на работе, я терла и терла кожу. До крови.

Меня разбудил пронзительный звонок. Пошатываясь спросонья, я отвела Вернера в туалет, а потом решила на всякий случай обойти все комнаты. Меня немного мучила совесть: вдруг кто-нибудь умирает, пока я занята своими проблемами. Во время обхода, глядя на спокойные лица спящих стариков, я поняла, что мне надо сделать: поскорее поехать в больницу.

Юдит не спала, а лежала и смотрела в потолок. Я не сразу заметила слезы у нее на щеках.

– Что такое? – испугалась я. – У вас что-нибудь болит?

Юдит вздохнула, прижав руку к сердцу:

– Ничего, просто время так быстро бежит. Жизнь моя почти закончилась. Я думала, что мы хотя бы немного побудем вместе, Бенгт и я. Пока один из нас не умрет. А так… не хочется умирать, не дочитав роман до конца.

Я вспомнила о своем обещании.

– Я знаю, где он живет, завтра позвоню.

Юдит кивнула:

– Только пусть решает сам. Не надо его заставлять.

– Никто никого не собирается заставлять.

– Знаю. Мне так хочется рассказать ему о том утре, когда я приготовила ему сюрприз, – улыбнулась Юдит. – О раннем утре в сорок втором году. Я ехала на велосипеде по узкой лесной дороге. Светало, у меня с собой был термос с кофе и свежие булочки. Это был день его рождения. Он был на каком-то задании в лесу, что-то сторожил. Я знала, где его искать.

– Он обрадовался? – рассеянно спросила я. Июльское утро? Сорок второй год? Все это было так далеко.

– Я не добралась до него. Потому и хочу теперь рассказать.

– Что случилось?

– Я услышала рокот мотора за спиной. Надо было сразу соскочить с велосипеда и спрятаться. Почему же я этого не сделала? Спустя минуту было уже поздно. Нет, не могу рассказать. Даже ему не смогу…

Юдит раскачивалась, обхватив голову руками. Я видела, что мне она и в самом деле не может ничего рассказать. А Бенгту, может быть, и смогла бы.

Еду в больницу сразу после ночной смены. Поднимаюсь в лифте на третий этаж, записываюсь в регистратуре, плачу за посещение. Сажусь на диван, обитый кожзаменителем. На часах четверть восьмого. Скоро моя очередь. Сердце отчаянно бьется. Я смотрю на женщину в окошке регистрации и вдруг чувствую, как ужасно мне хочется пить.

– Можно стакан воды? – я и не заметила, как произнесла это вслух. Женщина указывает в сторону туалета – там есть кран.

В туалете я вижу свое отражение. Вот уже несколько дней я старалась не смотреть на себя в зеркале. Не хочу видеть свое лицо! Но вот оно передо мной, такое же, как прежде – не изъеденное червями, и глаза не светятся, как у вурдалака. Волосы не выпали, скальп не обнажился. Я немного бледнее обычного, но, осторожно касаясь пальцами лица, я чувствую, что кожа совсем ровная. Странно, что я выгляжу как раньше. И вдруг внутри, где-то в глубине что-то вздрагивает. Трепет бабочкиных крыльев.

А вдруг это мой ребенок? Тот самый, которого у меня вот-вот заберут чужие люди?

Этого не должно случиться. Надо бежать! Бежать, пока не поздно.

Выскочив из туалета, я хватаю с дивана куртку и, не дождавшись лифта – а вдруг сейчас наступит моя очередь, и у меня заберут ребеночка? – несусь вниз по лестнице, как будто за мной гонятся. Мчусь по улице, прокладывая себе дорогу сквозь толпу спешащих на работу, бросаюсь к автобусу, который вот-вот закроет двери и уедет.

Рухнув на сиденье в конце салона, я замечаю, что водитель наблюдает за мной в зеркало заднего вида. Наверное, думает, что я сбежала из психушки, и что за мной несутся санитары.

– Трогай! – кричу я, и водитель закрывает двери. Автобус едет дальше.

Дверь открывается, и я вижу Бенгта в бордовом халате. Он удивленно смотрит на меня: я пришла без звонка, мы не виделись с той самой случайной встречи в залитом солнцем парке, когда он побоялся заговорить с Юдит.

– Как она? – тревожно спрашивает Бенгт. – Что-то случилось?

– Она тоскует по вам. Потому я и пришла. Рассказать, что она сильно по вам тоскует.

– Но она не болеет?

Я только качаю головой в ответ, еле переводя дух. Бенгт приглашает меня войти внутрь. Пока я раздеваюсь, он рассказывает о квартире, в которой живет вот уже тридцать лет. Я замечаю, что он волнуется.

– Хочешь позавтракать?

Я с готовностью киваю.

Бенгт варит яйца и поджаривает хлеб в тостере, достает красивые английские чашки, большие, как суповые миски.

– Она очень хочет с вами встретиться, – говорю я, дожевав тост с английским мармеладом.

– Это ты так думаешь, или она сама сказала?

– Она хочет знать, когда вы ее навестите. Дело спешное, – говорю я.

Бенгт встает и подходит к окну.

– А если мне это не по силам?

– Как это – не по силам?

Бенгт оборачивается и смотрит на меня, долго-долго.

– Значит, вы боитесь? Мне так и передать? Она скоро умрет, а вы боитесь ее навестить.

– О чем ты говоришь! Она не умрет.

– Не сейчас, но скоро. И она много думает о том, что не успела завершить.

Я вижу по лицу Бенгта, что он отказывается верить. Все это не укладывается у него в голове.

– Мне хотелось бы встретиться с ней в другом месте, не в доме престарелых, – Бенгт бросает на меня жалобный взгляд, как будто я могу помочь. – Не представляю себе Юдит в больничной палате.

– Она может приехать сюда на такси… – предлагаю я. – Вы могли бы пригласить ее на обед и…

Бенгт качает головой.

– Только не сюда! Ей это покажется… слишком… нет, не сюда.

Я так проголодалась, как будто не ела сто лет, так что проглотила еще два бутерброда, потом яйцо, и запила все это тремя чашками чая с молоком и медом.

– Молодые люди могут есть сколько угодно, а на внешности это никак не отражается, – улыбнулся Бенгт.