– Вы можете, – сказал я, не сводя глаз с чашки, – меня кое-чему научить. Думаю, вы единственный, кто на это способен.

– Возможно, вы правы. В принципе. Но что заставляет вас предположить, что я даю уроки? Вы можете хорошо заплатить?

– Я вообще не могу заплатить. Прежде я мог бы себе это позволить, сейчас нет.

Он невозмутимо разглядывал меня сквозь два облачка дыма, которые он выпустил изо рта и которые рассеялись у него над головой.

– Вот как. Тогда зачем мне все это?

– Не ради меня. Ради магии. – Я посмотрел на него. – И потому что вы знаете, что мне больше не к кому обратиться. Что такое искусство иллюзиониста? Развлечение, концертный номер, исполняемый пошляками во фраках с блестками, уместный на детских утренниках и в телешоу, хобби дилетантов, ремесло бездарных актеров, просто вздор. Но оно может стать чем-то большим.

Последнее облачко поднялось в воздух и поблекло, ван Роде вынул трубку изо рта и заглянул в ее головку. Трубка погасла.

– А мои книги вы читали? – спросил он.

– Конечно. Но там только второстепенное. Этого мало.

– Второстепенное? – переспросил он удивленно, бросил взгляд на меня и снова заглянул в трубку. В пепле появилась крошечная светящаяся точка, потом поднялась струйка дыма. Ван Роде зажал в зубах черенок трубки. – А почему вы пришли именно ко мне? Вы когда-нибудь бывали на моих выступлениях?

– Только однажды. Года три назад.

– Где?

Я сказал.

– Боже мой, – рассмеялся он, – как вы туда попали?

– Я там учился. – Я понял по его виду, о чем он хочет спросить, и опередил его. – Изучал богословие.

– Бого… в самом деле? Это кое-что объясняет. Но вы же не?…

– Нет, только дьякон.

– Значит, вы не довели это до конца. Ваша фирма потеряла в вашем лице перспективного сотрудника. – Он засмеялся, но внезапно посерьезнел. – Нет-нет, я не иронизирую! Помилуйте, я не стал бы этого делать, ни в коем случае. Ни за что.

У меня было неприятное чувство, что он надо мной насмехается.

– Знаете что? – сказал он. – Я согласен. Не потому, что вы меня убедили, просто мне любопытно, что из этого выйдет. А потом, это вложение капитала. Если вы когда-нибудь разбогатеете, неважно как, я пришлю вам счет. Согласны?

– Согласен, – выдавил из себя я и тотчас затаил дыхание, чтобы он не заметил, какое я испытываю облегчение. В последние недели на мне висело, намертво вцепившись, что-то твердое и тяжелое, а сейчас оно разжало когти. Мир снова показался легким.

– Хорошо, вы можете… Нет, постойте!.. Герда!

Через несколько секунд в соседней комнате послышался какой-то шум, шаги, открылась дверь, и в комнату вошла госпожа ван Роде.

– Да?

– Послушай, я свободен по вторникам и средам, после обеда? С часу до трех?

– По вторникам и четвергам. И удобнее было бы с двух до четырех.

– Хорошо. Итак, вас это устраивает? По вторникам и четвергам с двух до четырех. Договорились?

– Да, конечно, – сказал я. – Большое спасибо, я очень…

– Ну хорошо. А теперь, господин Берхольм, выспитесь и – я понимаю, меня это не касается, – побрейтесь и примите душ. Вы выглядите утомленным. А сколько вы, собственно, просидели в машине?

– Лучше не спрашивайте. – Я встал.

– Как вам будет угодно. Ничего, если я не буду вас провожать?

– Ничего, – сказал я. – Спасибо, не стоит.

Я протянул ему руку, поклонился (изящные манеры выпускника Ле-Веско невозможно утратить!) его жене и вышел. Плащи в прихожей за это время не изменились. На улице мимо меня прошли двое усталых тридцатилетних клерков; их галстуки напоминали петли висельников, только яркие. Я уже знал их в лицо и чуть было не подмигнул им. Машина ждала меня. Может быть, сначала вернуть ее и только потом пойти в отель? К черту, сейчас мне хотелось только одного: забраться в горячую ванну. Все остальное отодвинулось куда-то далеко-далеко и перестало меня волновать. Спустя полчаса я сидел в ванне, в облаках душистой пены, ощущая, как тепло ползет по телу, а влажный пар затуманивает мозг. Я почти забыл, где побывал и зачем, помнил только, что все сложилось удачно, все вышло, как я хотел, что-то удалось. И этого было достаточно. А потом я заснул.

На следующий день я съездил к себе, чтобы потом перебраться поближе к ван Роде. Снова бесконечная автострада, пустые часы, не заполненные ничем, кроме мелькания дорожной разметки. Я собрал все свои вещи. Их оказалось немного. Три чемодана с одеждой, радиоприемник, спортивная сумка с книгами и прочее ненужное барахло. Клюшки для гольфа и лыжи все еще пылились в ломбарде; пусть там и остаются, мне они больше не нужны. Я отправил письмо своему квартирному хозяину, в котором сообщал, что уезжаю, больше не вернусь, а он пусть сдает свою дыру кому-нибудь другому. Потом я кое-как втиснул вещи в багажник и навсегда уехал из города. Пока реки несут свои воды к морю, пока тени облаков пробегают по выпуклой земле, пока светит солнце, я его не увижу. Размахнувшись, я выбросил из окна окурок и уехал.

Я снял комнату на уместном расстоянии от дома Яна ван Роде. Достаточно близко, чтобы не тратить время на дорогу, но не настолько близко, чтобы показаться назойливым. На пятом этаже многоквартирного дома с тесными балконами, песочницей и детскими качелями во дворе. Комната немногим отличалась от прежней; разница заключалась в том, что обои пятнали не цветы, а коричневатые квадраты с голубым ободком, угнетающе безвкусные в своей абстрактности. Ванную и туалет мне пришлось делить с семьей квартирных хозяев, угрюмыми и безмолвными мужем и женой и двумя безобразными маленькими мальчиками. Я был единственным, кто захотел снять эту комнату, и поэтому мне ее сдали, хотя у меня не было ничего, даже отдаленно напоминающего профессию или доход.

Потом я сделал то, что далось мне с величайшим трудом. Я разыскал душный букинистический магазин, с низкими потолками, темный, запыленный и сплошь забитый старыми, скучными и дорогими книгами. И там я продал свою «Энциклопедию искусства иллюзий». Это было ужасно. Владелец магазина поперхнулся от удивления и закашлялся, однако я уверен, что он дал мне за нее слишком мало. Но я смог рассчитаться с долгами – за машину и номер в отеле, – заплатить за комнату и кое-как прожить несколько месяцев.

Дважды в неделю я приходил к ван Роде. Каждый раз, стоя у его двери – разумеется, вовремя, минута в минуту, – и нажимая на кнопку звонка, я не мог поверить, что он действительно здесь живет и сейчас ждет меня. Но все так и было. И каждый раз спустя долгие тридцать секунд Герда ван Роде открывала мне дверь.

Теперь, когда ни ван Роде, ни его бедной жены нет в живых, я, вероятно, один из немногих, кто решится о нем написать. С тех пор как «Зе Канджерер», журнал нашего цеха, назвал меня на своих глянцевых, пахнущих типографской краской страницах «наиболее выдающимся учеником ван Роде» (конечно, я был самым выдающимся его учеником; других просто не было), заинтересованная публика ждет моих воспоминаний. Его сын, инженер-электрик, живет в Исландии и, пожалуй, рассказать ему нечего. Импресарио у него не было, его адвокат немногословен, а его лучший друг, кровельщик, с которым он по субботам играл в шахматы, почти не умеет писать. Остаюсь я. Однако публика, не важно, заинтересованная или нет, этих страниц не увидит, их можешь прочесть только ты, да и то, если ты еще существуешь. И все-таки я не хочу уклоняться от своих обязанностей. Какой-нибудь плохо оплачиваемый ангел мимолетно прикоснется и к этой рукописи, пробежит глазами эти строки, и так они будут сохранены, ведь ни одно предложение, ни одна мысль и ни одно слово на свете не исчезают бесследно…