Омоновец поначалу удивленно посмотрел на Рабиновича: дескать, спасибо тебе, Сеня, что ты о моих возможностях столь хорошего мнения, но такую дверку разве что танком ломать. А затем хлопнул себя по лбу, вспомнив о бронебойной мощи резиновых дубинок. Поплевав на ладони, Жомов отстегнул от пояса «демократизатор» и, тщательно прицелившись, влепил дубинкой по толстым полосам меди, прибитым на края створок, изо всей своей былинной богатырской силы. Снести ворота у омоновца, конечно, не получилось, но запиравший их засов, толщиной с вековой дуб, от удара «демократизатора» о металл разломился, словно бракованная спичка в жомовских пальцах. Городские стражники, торчавшие за воротами и после рассказов о колдунах, услышанных от солдат, гонявших по полю ландскнехтов Петра, ожидавшие решения начальства о том, как поступить с подозрительными пришельцами, на добрый десяток секунд намертво пристыли к брусчатке внутреннего двора. А затем, покосившись на переломанный засов, с истошными воплями бросились врассыпную. Попов удрученно покачал головой.

– Сеня, как-нибудь менее заметно надо было в город входить, – пробормотал он. – Зачем нам лишнее внимание? Еще поесть спокойно не дадут…

– Утухни, поросеночек, – перебил его омоновец. – Сеня, что еще сломать? Мне понравилось!

Рабиновичу только и осталось в ответ горестно вздохнуть.

– Сам утухни, бульдозер белковый, – после секундной заминки посоветовал он Жомову. – Пошли постоялый двор какой-нибудь поищем. Пора, на самом деле, по-человечески поесть. – И тут Сеня предугадал Ванино дополнение: – Да и горло промочить не мешает, а то с самой бани ни грамма алкоголя во рту не было.

Однако отправиться в трактир, на постоялый двор, в караван-сарай или что-то еще чисто азиатское сразу не удалось. Пришлось решать две проблемы, и одну из них выдумал Попов, проявивший неожиданное благоразумие. Хотя почему неожиданное? Андрюша всегда отличался повышенной осторожностью: никогда не играл со спичками, не ковырял в зубах вилкой и на ночь надевал презервативы. На всякий случай. Именно потому, что был с детства приучен мамой беречь свою драгоценную утробу, Попов и предложил что-нибудь сделать с Горынычем. Не в смысле физического насилия, хотя Ахтармерз именно так предложение криминалиста и оценил, а для общей маскировки группы.

– Мужики, на фига нам надо, чтобы каждая сволочь нас подозрительно разглядывала? – поинтересовался он со своей телеги у друзей, уже направивших лошадей к центру Никеи. – Это мы к Ахтармерзу привыкли, а здешнее население что-то излишне неприязненно его воспринимает. Как бы сарацины на нас из-за него местных экзорцистов не натравили.

– Ах, значит, тебе раньше евреи во всем виноваты были, а теперь меня за тхрубика отпущения держать надумал? – возмутился Ахтармерз. – Не позволю!

– Заткнись, обломок топливно-энергетического комплекса, пока я из твоих тощих шей косичку не сплел! – осадил его омоновец. – Поп, может быть, первый раз в жизни дело говорит, в натуре.

После этих слов каждый из присутствующих счел своим прямым долгом высказать предложение о том, под что Горыныча можно замаскировать. Версий было множество. Начиная с той, согласно которой Ахтармерза следовало выкрасить белой краской и выдавать за статую, кончая абсолютно извращенным вариантом превращения огнедышащего второклассника в комнатную собачку путем персонального пошива маскировочного костюма из содранной с кого-нибудь шерсти. Перечислением всех этих экзекуций бедного Горыныча до того запугали, что он стал стремительно уменьшаться в размерах. Наверняка, если бы Сеня не остановил друзей, Ахтармерза в скором времени пришлось бы искать на мостовой при помощи микроскопа.

– Нет, мужики, так дело не пойдет, – отмел предложения друзей кинолог. – Статуя из Горыныча никудышная. Во-первых, он спокойно на месте и двух минут не усидит, а во-вторых, он же хладнокровный. Не дай бог, под краской переохладится или, наоборот, тепловой удар огребет. Кто ему искусственное дыхание «рот в рот» делать будет? – Ответа не последовало, и Рабинович закончил: – Да и с костюмом облом. Даже если мы уговорим этого монстра все три башки в одну варежку засунуть, это еще проблемы не решит. Представьте, что будет, если ему в общественном месте кто-нибудь на ногу наступит? Раздуется ведь, гад, до размеров слона. Нас тогда точно тухлыми яйцами и битым кирпичом закидают.

– У меня предложение есть, – пискнул снизу Ахтармерз, обрадованный такой поддержкой со стороны кинолога. – Вы же меня сами все время с ящерицами сравнивали. Вот и посадите меня просто в мешок, а головы снаружи оставьте. Я буду трех рептилий сразу изображать. Обещаю не говорить ни слова и постараюсь не варьировать свои физические размеры!

Менты переглянулись и были вынуждены согласиться. Действительно, все равно ничего лучшего придумать не получалось, а так хоть ахтармерзовского торса людям не видно будет. Глядишь, и действительно за трех ящериц в одном флаконе сойдет. Под маскхалат Горынычу тут же приспособили старый пыльный мешок, найденный на скамейке у караулки, и трехглавый дебютант кукольного театра тут же забрался внутрь, предварительно сожрав двух пауков, решивших устроить внутри мешка загородную виллу.

Таким манером первая проблема была решена, но тут же возникла вторая. У Абдуллы, как и у всех прочих азиатов, в каждом городе по целому вагону родственников проживает, непоявление в домах которых считается почти что одним из смертных грехов. Едва менты успели спрятать Ахтармерза в мешок, как сарацин тут же плюхнулся на колени перед поповской телегой и попросил отпустить его в увольнение. Рабинович, из врожденной недоверчивости опасаясь, как бы Абдулла чего-нибудь способного доставить путешественникам неприятности не учудил на стороне, не хотел сарацина отпускать, но Попов на правах непосредственного начальника из чувства противоречия наложил на ворчание Рабиновича вето и отпустил Абдуллу к родне. А тот на прощание ткнул пальцем вдоль широкой улицы, уходившей куда-то в глубь Никеи.

– Караван-сарай там найдете, да благословит Аллах вашу лень и ментовский характер, – с низким поклоном, предварительно, естественно, поднявшись с колен, проговорил сарацин. – Я вернусь еще до наступления темноты, и да не позволит всевышний к тому времени упасть хоть одному волоску с ваших мудрейших голов.

– Да-а, для Попова это было бы трагедией, – съязвил Сеня, а Абдулла снова поклонился и вприпрыжку помчался куда-то в сторону деревянных пирсов.

Прилегавшие к воротам районы, к удивлению путешественников, оказались абсолютно безлюдными. Менты недоумевали, пытаясь понять, куда делся народ, и в итоге взяли на себя вину за это бедствие, но все оказалось гораздо проще. Друзья не успели проехать в указанном Абдуллой направлении и десятка метров, как над городом пронесся истошный протяжный вопль. Почти такой же, какой издает ленивый кот, когда ему определенные части тела какой-нибудь будущий Павлов выкручивать для эксперимента начинает. Вопль летел над Никеей и, едва затихнув в одном конце города, тут же возобновлялся в другом. Попов вздрогнул и завертел головой.

– Это еще что такое? – удивленно поинтересовался он.

– А, внимания не обращай, – махнул рукой омоновец. – Муэдзины вопят. Намаз у них начался, все молятся, поэтому и людей в городе не видно.