В эти дни ад, должно быть, переживает строительный бум. Очень уж много требуется новых камер и глубоких, без единого огонька, колодцев.

Кто-то может обвинить меня в том, что я сужу других. Все так. И я этим горжусь. Если вы калечите жизнь ребенку, я вас жалеть не буду.

Есть доктора, которые предлагают убивать таких детей при рождении с помощью инъекции яда или которые позже позволяют им умереть, отказывая в лечении, предоставляя простым болезням возможность стать смертельными.

Еще больше камер. Еще больше глубоких, без единого огонька, колодцев.

Может, мой недостаток сострадания к мучителям детей (и другие мои ошибки) приведет к тому, что я не увижу Сторми на Той стороне, что огонь, с которым я сталкиваюсь, поглотит меня, а не очистит. Но если я и окажусь в такой темноте, что отсутствие кабельного телевидения покажется наименьшим из неудобств, я не стану помогать вам, если вы ударили ребенка. Я буду знать, что с вами делать, и буду проделывать это целую вечность.

В то снежное утро в комнате отдыха, пусть через какие-то часы она и могла превратиться в ад, дети смеялись, играли, разговаривали.

За пианино в углу сидел десятилетний Уолтер. Его мать во время беременности принимала и крэк, и мет, и кокаин, и еще бог знает что. Он не мог говорить и редко встречался с кем-то взглядом. Не мог научиться одеваться самостоятельно. Но один раз услышав мелодию, играл ее без единой фальшивой ноты, страстно и выразительно. И хотя он потерял все остальное, этот талант у него остался.

Играл он изумительно, растворившись в музыке. Думаю, Моцарта. Я слишком невежествен, чтобы знать это наверняка.

Под музыку Уолтера, пока дети играли и смеялись, в комнату вошли бодэчи. Уже не три, которых я видел прошлой ночью. Семь.

Сестра Анжела, мать-настоятельница, руководила монастырем и школой из маленького кабинета, примыкающего к лазарету. Места хватало на письменный стол, два стула для гостей и шкаф для хранения документации.

На стене за ее спиной висело распятие, на других стенах — три постера: Джордж Вашингтон, Харпер Ли,[15]автор «Убить пересмешника», и Фланнери О'Коннор,[16]написавшая «Хорошего человека трудно найти» и много других рассказов.

Она восхищается этими людьми по многим причинам, но особенно за одну общую черту, которую все трое разделяют. Она не говорит, что же у них такого общего. Хочет, чтобы вы поразмышляли над этой загадкой и пришли к собственному выводу.

— Извините, что я в таком виде, мэм, — сказал я, стоя в дверях.

Она оторвалась от бумаги, которую читала.

— Если ноги у тебя и пахнут, то не так сильно, иначе я бы почувствовала, что ты сюда идешь.

— Нет, мэм, они не пахнут. Но я извиняюсь за то, что пришел в носках. Сестра Клер-Мари взяла мои ботинки.

— Я уверена, она тебе их отдаст, Одди. Насколько мне известно, в воровстве обуви сестра Клер-Мари не замечена. Заходи и присядь.

Я устроился на одном из стульев для гостей перед ее столом, указал на постеры:

— Они все — южане.

— У южан есть много достоинств, обаяние и образованность, но эти трое вдохновляют меня по другой причине.

— Слава.

— Теперь ты сознательно несешь чушь.

— Нет, мэм, не сознательно.

— Если бы я восхищалась их славой, то с тем же успехом могла повесить здесь постеры Аль Капоне, Барта Симпсона и Тупака Шакура.

— Это было бы что-то, — ответил я. Наклонившись вперед, она спросила, понизив голос:

— Что случилось с нашим дорогим братом Тимоти?

— Ничего хорошего. Это я знаю наверняка. Ничего хорошего.

— В одном мы можем быть уверены — он не умчался в Рено за двумя «эр». Его исчезновение наверняка имеет отношение к тому, о чем мы говорили прошлой ночью. Событию, ради которого здесь появились бодэчи.

— Да, мэм, каким бы оно ни было. Я только что видел семерых в комнате отдыха.

— Семерых. — Ее лицо доброй бабушки закаменело. — Кризис на носу?

— С семерыми — еще нет. Когда я увижу тридцать или пятьдесят, то буду знать, что катастрофа близка. Пока еще есть время, но часы тикают.

— Я поговорила с аббатом Бернаром о нашей ночной дискуссии. И теперь, с исчезновением брата Тимоти, мы думаем, а не вывезти ли нам детей.

— Вывезти? Куда?

— В город.

— Десять миль при такой погоде?

— В гараже у нас два мощных вездехода с удлиненным кузовом. Они на широких шинах, которые повышают проходимость, и на колесах цепи. Каждый оснащен плугом-снегоочистителем.

Я полагал, что вывезти детей — идея не из лучших, но мне, конечно, хотелось увидеть, как монахини на этих внедорожниках прокладывают путь сквозь буран.

— В каждый мы можем посадить по восемь или десять детей, — продолжила сестра Анжела. — Чтобы вывезти всех детей и половину монахинь, нам потребуется четыре ездки, но если мы начнем прямо сейчас, то управимся за несколько часов, до наступления темноты.

Сестра Анжела — женщина деятельная. Ей нравится пребывать в постоянном движении, или физически, или умственно, что-то придумывать, а потом реализовывать придуманное, не останавливаться ни на мгновение.

Такая энергичность не могла не радовать. Что-то в ней было от той самой бабушки Джорджа С. Паттона, передавшей внучку гены, благодаря которым он и стал великим генералом.

Я сожалел, что придется выпустить воздух из ее плана, который она достаточно долго надувала.

— Сестра, мы не знаем наверняка, что вспышка насилия случится именно в школе. Если вообще случится.

На ее лице отразилось недоумение.

— Но насилие уже началось. Брат Тимоти, упокой, Господи, его душу.

— Мы думаем, что насилие началось с убийства брата Тима, но трупа у нас нет.

При слове «труп» она поморщилась.

— У нас нет тела, — поправился я, — поэтому мы не знаем наверняка, что произошло. Нам лишь известно, что бодэчей тянет к детям.

— И дети здесь.

— Допустим, вы перевезете детей в город, устроите в больнице, школе, церкви, и бодэчи появятся там, потому что катастрофа случится внизу, в городе, а не здесь, в монастыре Святого Варфоломея.

Анализ стратегии и тактики давался сестре Анжеле так же легко, как бабушке Паттона.