Геолога Пашей звали. Он этих задачек и покупок прорву знал. С ним год потолкаться, и в любой университет через самый страшный конкурс без блата прорвешься.

Вот, например: как разделить поровну три картошины на пятерых?

Опять молчите? Я понимаю – делить обиднее, чем умножать, но все намного проще. Надо сварить пюре, а потом – ложками.

Вот к какому спецу попали. Между загадками, конечно, и трудиться приходилось – как же без этого. Бегать с рейкой по кочкам или рулетку таскать – дело нетрудное, баловство, можно сказать; просеки в ивняке прорубать – немного поскучнее, гибкое дерево тупым топором не свалишь, но пока приспосабливаешься, пока о бруске мечтаешь, просека понемногу и вытягивается, к тому же малина рядом. Другое дело – шурфы бить. Это примерно то же самое, что картошку в армии чистить, а может, еще и нуднее.

Сейчас точно не помню, на какую глубину зарывались, но фитильного Мишку Игнатьева скрывало. Работенка – не приведи господь. А самый первый шурф я, наверно, и на том свете вспоминать буду.

Приводит нас Паша на опушку лесочка: один шурф рядом с кустиками, а два других по краям овсяного поля. На опушке, рядом с болотом, комарье гудит, лягушки хрюкают – оставаться никому неохота.

Бросили жребий. Выпало, ясное дело, мне. Паша вырубил мерку из ольховой валежины, чтобы я глубже положенного не зарылся, и… до встречи после победы. Ушли. Оставили одного на съедение комарам.

Копать землю дело не хитрое. А я вроде говорил, что у меня уже в детстве от нехитрой работы голова болела. Казалось бы, наоборот быть должно, да у нас, Петуховых, все не по-людски. С дровами такая же петрушка. Колоть – с удовольствием, а пилить – голова кружится. Может, потому, что мысли от бездействия беситься начинают? К врачу бы надо сходить посоветоваться, да боязно – засадят в дурдом, а потом доказывай, что ты не буйный.

Ну вот: голова, значит, кружится, комары на спине позавтракали и уже к обеду готовятся, солнышко накал набирает… а ямка еле-еле прибывает, а убывает и того медленнее. Петухов – не Кротов, это и без Дарвина известно.

Поначалу измерять смысла не было, а когда по собственную макушку углубился, дай, думаю, проверю. Выбрался из ямы, а в ней на этот случай ступеньки были, Паша перед уходом подсказал, чтобы сам себе ловушку не выкопал. Выбираюсь, значит, а мерки нет. Пропала ольховина. Куда девалась – понять не могу. Сижу, соображаю, заодно и сачкую, разумеется. Голова сразу кружиться перестала. Спрятать мерку некому… А коли так, значит, надо искать. Осмотрелся – вижу, конец из земли торчит, выбрасывал грунт из шурфа и засыпал. Пришлось разгребываться, сам себе работы прибавил. Лучше бы ее совсем потерять, но совесть не позволила.

Откопал.

Смерил.

Расстроился.

Чуть ли не до земной оси прорыл, а мерка все равно на целый метр из шурфа выглядывает. Есть от чего затосковать. Слышали песенку: «Последний бой, он трудный самый»? Так же и последний метр. Чем глубже в яму, тем земля тяжелее. И давление выше, и притяжение сильнее. Ты ее вверх, а она обратно сыплется. Лопату бросил – полторы назад свалилось. Одна радость на глубине – солнце не такое въедливое. Покидал, таким образом, полчаса. Опустил мерку и совсем заскучал. Опасался взять лишка, а отрыл на три вершка. Нет, честное слово, обидно: работал, работал, и никаких сдвигов. Может, мерка виновата. Взять бы ее, подлую, да укоротить. Зачем французской королеве голову отрубили, сделали бы это с моей меркой – куда полезнее, и без крови. Подумал так, и на душе веселее стало. А потом вроде уже и не думал, как-то само собой получилось – взял ольховину и оттяпал кусок с тонкого конца.

Кстати, если у палки отрубить один конец – сколько останется?..

Не ломайте головы. Было два, два и осталось. Правда, не те же самые. Опустил я казненную мерку в шурф, а его и копать вроде как не надо. Пожадничал, слишком длинный кусок отхватил, видно, черт под локоть подтолкнул. И сомнения обуяли. Прикинет Паша на глазок и обязательно рулеточкой проверить захочет. А потом стыдить начнет. Представил я эту пытку и решил добивать до нормы. Но перед последней атакой захотелось сбегать к пацанам, посмотреть, глубоко ли зарылись они. И тут же веселая идейка проклюнулась – вырубить мерку на полметра длиннее и подменить ее Крапивнику, пусть попотеет, а потом рассказать – то-то смеху будет.

И вырубил.

Иду без лишнего шума, как шпион через границу. Подкрался. А в шурфе никого нет. Убежал Ванька. Баба с возу – кобыле легче. Подменил мерку, чтобы знал, как отлучаться с рабочего места, и потопал к себе, домучивать свой шурф, но уже с хорошим настроением.

А с хорошим настроением скучной работы не бывает. Сто раз копнул, и готово – можно к Ваньке идти, присесть на камушек и смотреть, как он упирается, – сплошное блаженство.

Прихожу, а Мишка уже там. Обогнал меня. И ничего удивительного – с его рычагами можно и шагающий экскаватор на соревнование вызывать. Встали на пару возле ямы и над Ванькой подшучиваем. А он и не думает обижаться. Вылез к нам. Анекдоты травит. Хохочем. Но смех-то смехом, а докапывать все равно надо. Того и гляди Паша придет. Загнали Ваньку в шурф, чуть ли не силком спустили. Пригрозили, что не выпустим, пока не добьет. Стоим, как два надсмотрщика. Только смотреть на такую работу – удовольствие, мягко говоря, сомнительное. Видели, как ребенок капризный в каше ковыряется? Так же и Ванька, воткнет лопату на полштыка, а землицы подденет – курица больше надрищет, и то половину на замахе растеряет. Мишка первый не выдержал. Выгнал его из шурфа.

А тот не больно-то и сопротивлялся. Потом я Мишку подменил. А когда у Крапивника совесть проснулась, глядим, и шеф на горизонте замаячил.

Увидел я начальство и вспомнил, что подменил мерку. Пошутил, называется. Вопрос – над кем? Сам же эти лишние полметра и ковырял. Не зря в Библии сказано: «Не рой другому яму…»

А Паша, оказывается, побывал на моем шурфе и пробы уже отобрал.

Знаете, во что он их складывал?

В полиэтиленовые пакеты, говорите.

Дудки! В то время такие пакеты как драгоценность берегли. В самые натуральные презервативы, а если по-русски – в гондоны.

Кстати, проходчики в эти самые резиновые изделия взрывчатку упаковывают, чтобы не отсырела. Мне один горный мастер жаловался, что самое трудное в его работе – заставить взрывников гондонировать взрывчатку. Брезгуют мужики. За издевательство считают. Так я ему выход подсказал – ставить на операцию провинившихся: попал в вытрезвитель – месяц, сделал прогул – две недели, пришел с тяжелого похмела – три дня. Он мне за эту рацуху спиннинг подарил. Сейчас эти резиновые изделия по великому блату достают, а в те годы такого добра по всем аптекам горами и ворохами. У нас в молодости любимый розыгрыш был.

Приедем в район в футбол играть, после игры в аптеку направляемся, девушка там симпатичная работала. Выстраиваемся в очередь, и каждый просит пачку за четыре копейки. Аптекарша, бедняга, сначала розовеет, потом делается пунцовой, а к одиннадцатому игроку уже белеет от злости. Мы эту процедуру закалкой звали.