Она поцеловала свои пальцы и нежно приложила их к его губам, задержала на пару секунд и отпустила.

– Я люблю тебя, – прошептала Катя, хоть Миша и так знал об этом. Ей хотелось заснуть рядом с ним, чтобы попасть в его сон, видеть его глазами, хмуриться и улыбаться во сне от того же, что и он, говорить с ним, смотреть в глаза, держаться за руки, дурачиться и смеяться, и чтобы этот сон для двоих никогда не заканчивался.

Миша потянулся во сне и снова повернулся к стенке. Катя прижалась к его спине, погладила по руке – от плеча до кисти и обратно, запустила пальцы в спутанные волосы, поправила непослушный темный завиток у виска, закрыла глаза и поцеловала в затылок, потом тихо поднялась и спустилась вниз.

«Мне так сладко спалось…» – скажет Миша другу, проснувшись через десять минут, опустит руку с дивана и нащупает бутылку пива, покрывшуюся холодными каплями воды.

Катя в это время будет курить вишневый кальян на улице, сидя и греясь у мангала. Где-то далеко прошел дождь, над соседними коттеджами сияла двойная радуга.

Студенты снимали ее на мобильники и показывали друг другу, а Катя просто смотрела и думала о линиях на Мишиных ладонях. Она кое-что забыла – приложить свою правую ладонь к его левой так, чтобы линии жизни и любви совпадали, сжать крепко-крепко, насколько хватит сил, чтобы оставить след на кисти, и заплакать, понимая, что этот глупый и наивный порыв ничего в их жизнях не изменит.

Катя отвернулась от радуги. На крыльце стоял Миша и смотрел на нее, взъерошенный и немного сонный. Она заметила, как на нем, таком высоком и худом, висят джинсы, и поняла, что будет любить его всегда.

Стало легче. Болезнь стала хронической, но с ней можно было жить. Жить дальше.

В два часа ночи, стоя босиком на холодной веранде, завернувшись в грубый плед, Катя звонила Вове. Через пять длинных гудков он ответил:

– Забери меня отсюда, – прошептала она. – Я не могу здесь находиться. Мне очень плохо. Ты можешь сейчас приехать?

– Где ты? – спросил Вова. Катя назвала адрес.

Вова пообещал приехать через полтора часа. Катя забралась на стул с ногами; мерзли пальцы. В доме громко пели и танцевали сальсу. Катя мечтала оказаться в своей комнате в общежитии, заснуть и забыть этот день. Еще она дала себе слово – если у нее родится сын, то назовет его Михаилом.

Вова приехал через час, сам открыл дверь и нашел замерзшую Катю на веранде, полусонную, пьяную, укутанную в плед, который не грел.

– Пойдем? – положил руку ей на плечо.

Катя молча поднялась, взяла сумку и, не прощаясь, пошла к выходу. Открыла дверь машины, села и пристегнулась. Чуть позже подошел Вова. Катя включила радио и долго искала станцию. Какую – сама не знала.

Вова снял очки. У него были красивые брови и глаза печальной формы. Он был красивым спокойной и уютной красотой. Кате вдруг стало стыдно перед ним. За все. Она закинула сумку на заднее сиденье и закрыла глаза.

За час они не сказали друг другу ни слова. Вова молчал, а Кате было грустно и больно, что она не может его полюбить.

Когда в пять утра они приехали в студгородок, было уже светло. Катя вышла из машины и посмотрела на Вову. Ей хотелось подойти ближе к нему.

– Можно тебя попросить? – спросил Вова, встретившись глазами с Катей. Она кивнула, ежась от утреннего холода, обнимая себя руками.

Вова закинул сумку через плечо и стал закрывать переднюю дверь, включил сигнализацию. Он будто не решался сказать. Будто еще думал, говорить об этом или нет.

– Обними меня… – сказал он. – Обними меня так, как если бы ты меня любила.

Катя подошла к нему сзади, прижалась щекой к его шее и скрестила руки под его грудью так, чтобы можно было считать удары сердца большим пальцем правой руки – под тонкой тканью голубой футболки.

– У нас ведь ничего не получится? – спросил он.

Катя молчала, виновато улыбалась и отводила глаза. Она привыкла к нему. Вова ей и нравился, и не нравился одновременно. Возможно, думала Катя, все было бы проще, если бы он меньше обращал на нее внимания, не смотрел бы на нее своими грустными, внимательными глазами, не ехал бы черт знает куда среди ночи, чтобы забрать ее.

Хотелось ударить, оттолкнуть, обидеть – чтобы он ей ответил, нагрубил, нахамил. Чтобы перестал изучать ее влюбленными безответными глазами, чтобы не ждал и не надеялся. Чтобы не замечал ее.

Вова напоминал ей себя. Себя и Мишу, только наоборот. Мишей была Катя, а Катей был Вова. Он раздражал и вызывал чувство вины. Чем больше Катя привыкала к нему, тем труднее было ей разорвать эту ненормальную, ненужную связь – с завязанными глазами, раз в неделю.

Вова знал, что она влюблена в какого-то Полетаева со своего факультета. Кто-то даже рассказывал ему об этом. Видели, как их компания сидела весной во дворе и пила пиво. Немного, человек пять всего. Девчонки садились парням на колени, курили одну сигарету на двоих, обсуждали футбольные матчи, говорили о политике, целовались даже иногда. Катька, глупая, хотела так же. Посидеть у него на коленях, хотя бы пять минут, помолчать, вытащить сухой березовый листок, запутавшийся в его волосах. Но Полетаев просто оттолкнул ее. Оттолкнул при всех. Не грубо, молча, спокойно. Говорили, что Катя убежала в слезах и две недели не появлялась в институте.

Вова знал и соглашался на ее условия.

Я разбудила ее звонком в три часа дня. Катя зевала в трубку, а я могла во всех деталях представить, как она тянется в своей кровати в общежитии.

– Маш… который час?

– Полчетвертого, – сказала я.

– Правда? – удивилась она.

– Правда. Кать, ты не могла бы мне вернуть… – было трудно подобрать слова. – Нет, не все деньги… но хотя бы половину, что ли… Мне очень нужно.

– Машенька, у меня всего сто рублей в кошельке… – ответила Катя. – Пятьдесят на сигареты, остальное на метро. Я совсем на мели. Обязательно верну, но не сейчас, не могу… Займи у кого-нибудь, потом отдашь.

– Я не хочу быть перед кем-то в долгу. Ладно, пока…

– Подожди, а что у тебя случилось? – донеслось глухое чирканье зажигалкой. На том конце провода Катя сделала первую утреннюю затяжку и с наслаждением выдохнула воздух.

– Ничего страшного. Просто надо камеру починить и билет домой купить заранее.

– Ты меня пугаешь… – Катя снова затянулась. – Что ты на выходных делаешь? Приезжай ко мне, я приготовлю что-нибудь вкусное, посидим.

– Как-нибудь в другой раз… Я привезу тебе диск с фотографиями.

В середине апреля Игорь принес в студию картонную коробку с десятком дисков. Среди них был альбом Брендона Флауэрса – я видела его в машине Игоря в начале осени. Я провела рукой по обложке, вытирая слой пыли.

Большое окно. Над ним золотистые занавески; за окном ночной город – яркие разноцветные блики огней и отражение часов на стене; под окном – бежевая тумбочка, на ней графин виски и три стакана, лед и будильник. Слева – кожаное кресло, в нем лежит черная рубашка. Справа стоит мужчина, застегивает пуговицу на пиджаке, опустив глаза…