Однако политика реформ и открытости по китайской модели – ослабление экономического контроля и свободный оборот информации – Ким Чен Ыну решительно не подходила. Если позволить гражданам знать правду, они увидят, насколько на самом деле «велик» Великий Преемник. Но малые экономические «улучшения» – в Северной Корее их не называют «реформами», ведь это подразумевало бы, что в системе не всё в порядке, – относительно небольшой риск.

Поэтому Ким Чен Ын позволил развернуться стихийным рынкам – «чанмаданам».

В каждом населенном месте, от деревень до крупных городов, появилось по меньшей мере по одному оживленному рынку. Они стали центром житейской рутины по всей стране. Хозяйничают на них исключительно женщины, которые после замужества не обязаны работать на государство. Мужья утром отправляются в неэлектрифицированные шахты или больницы, где нет лекарств, а женщины зарабатывают настоящие деньги.

Граждане, имеющие разрешение – или деньги на его покупку – ездить в Китай, привозят с того берега Тумангана рисоварки, туфли на каблуках, солнечные батареи, таблетки от глистов, яркие рубашки, чехлы для сотовых телефонов и шуруповерты. Даже банальные кухонные раковины возят из Китая. В Китае сделано около 80 % товаров, продающихся на чанмаданах.

Те, у кого нет возможности ездить, открывают рестораны, сервисные бизнесы вроде парикмахерских или веломастерских или торгуют домашними сластями. Некоторые предприимчивые субъекты зарабатывают, сдавая в аренду свои сотовые телефоны для звонков в Южную Корею или свои квартиры – парам, ищущим уединения.

Рынки стали самым действенным мотором перемен в истории Северной Кореи. По всей стране у людей стал расти уровень жизни – как и обещал Ким Чен Ын. Может быть, жизнь улучшилась не так заметно, как того хотели многие граждане вроде господина Хона, тем не менее перемены в позитивном направлении начались. В Северной Корее появился средний класс.

Сегодня в КНДР более 400 узаконенных правительством рынков, это вдвое больше, чем было в момент прихода Ким Чен Ына к власти[76]. Только в городе Чхонджине их около 20. Рынки в Синыйджу и «городе контрабандистов» Хесане, расположенных близ китайской границы, или рынки в портовом городе Хэджу в последние годы заметно выросли[77]. Спутниковые фото показывают, как по всей стране возникают новые рынки, а уже существующие перебираются в новые, более просторные здания.

В среднем на рынке 1500 прилавков, и за лучшие места торговцы отчаянно соперничают. Хороший прилавок в удачном месте на хесанском рынке в 2015 г. стоил около $700 – астрономическая сумма для Северной Кореи. Но места на рынке пользуются настолько высоким спросом, что даже такие дорогие раскупаются в тот же момент, как их выставляют на продажу[78].

Куда ни глянь, на рынках стремятся заработать все. Пограничники и таможенники берут взятки с коммерсантов, стремящихся за товаром в Китай. Номинально коммунистическая власть с радостью приняла явно капиталистическую концепцию налогов. Торговцы, занимающие места на рынках, сегодня обязаны отдавать администрации рынка 10 % выручки. По оценке южнокорейских экспертов, власть ежедневно получает с коммерсантов около $15 млн в виде платы за аренду рыночных мест, а другое исследование пришло к выводу, что налогами с владельцев мест государство может получать до четверти миллиона долларов в день[79].

У каждого рынка есть управляющий, обычно мужчина и обычно имеющий связи в местной бюрократии. Эта должность дает немалую власть и возможность делать серьезные деньги – и, конечно, подразумевает обязательные откаты чиновникам, назначающим на этот пост.

В стране, где государственная экономика лежала в руинах, заводы стояли без электроснабжения и без сырья, рынки стали источником жизни. По данным южнокорейской разведки, в Северной Корее 40 % населения обеспечивают себя только собственной предприимчивостью. Таким же, говорят разведывательные аналитики, был уровень маркетизации в странах социалистического блока вроде Венгрии или Польши, перед тем как развалился Советский Союз.

Южнокорейские шпионы любят обнаруживать признаки скорого падения северокорейского режима. Но в этом случае их цифры, похоже, даже занижены. Другие исследования показывают, что той или иной коммерцией добывает пропитание 80 % населения КНДР[80]. Прежде полностью зависимые от государства, сегодня эти люди составляют развивающийся предпринимательский класс.

Еще больше доля тех, кто покупает на рынках продовольствие, – около 85 %, как утверждают ученые из южнокорейского Института развития Кореи. В КНДР по-прежнему налицо проблема плохого питания, многие граждане не могут разнообразить свой рацион. По оценке ООН, 40 % населения страны недоедает, по-прежнему распространены анемия и отставание в росте. Но взрыв коммерческой активности означает, что люди уже не умирают от голода.

Экономика Северной Кореи отнюдь не агонизировала и не балансировала на грани коллапса, подобного тому, что постиг социалистический блок, а в какой-то мере стабилизировалась. Цифрам из КНДР доверять нельзя, но внешние наблюдатели заключают, что она даже растет. Центральный банк Южной Кореи, неизменно сдержанный в выводах, полагает, что после прихода Ким Чен Ына экономика Северной Кореи растет на 1 % каждый год. Другая научная организация, Институт экономических исследований группы Hyundai, прогнозирует, что этот рост может достигнуть 7 %. И даже по осторожной оценке Центробанка Республики Корея, годовой объем производства за время правления Ким Чен Ына вырос более чем вдвое.

Для миллениалов, родившихся или взрослевших в годы голода, – ровесников Ким Чен Ына и моложе – рынки были частью повседневной жизни. Это поколение часто называют прирожденными коммерсантами или поколением чанмадан.

Хён, старшеклассник из Хесана, был прирожденным капиталистом, притом с запросами. Он родился в 1994 г. на границе с Китаем, Ким Чен Ыну тогда было десять. Хён никогда не думал о высшем образовании. Но и обязательная военная служба его не тревожила. Семья имела отношение к системе, и с помощью дедовых связей Хён получил бумаги, освобождающие от призыва. Хён хотел денег и свободы. И то и другое он нашел на дороге.