Я бесцельно бродила целый день.

На следующий день матери нужно было ехать на курорт, как каждое лето. Я вернулась домой, когда уже стемнело. Я была голодна и зашла на кухню. У дверей появилась мама. Начала говорить о том, что моя бесцельная жизнь заведет меня туда же, где сейчас Клара. Я молча смотрела на нож, лежащий на столе. Она повторила, что мое место рядом с Кларой, в сумасшедшем доме, и я спасла бы ее от стыда, если бы уехала туда прежде, чем люди заметят, насколько я безумна. Я попросила ее не обижать меня.

— Если я тебе мешаю, уходи. Я не заставляю тебя сидеть здесь, — ответила мать.

— Я сказала тебе: перестань меня мучить…

— А я сказала тебе: если я тебя мучаю, уходи.

— Куда мне идти?

— Туда, где лучше, чем здесь. Если я тебя мучаю, как ты говоришь, то тогда в любом другом месте лучше, чем здесь.

— Куда мне идти? Ты знаешь, мне некуда идти!

Нож лежал здесь, у меня под рукой, я могла взять его и вонзить себе в сердце, прямо туда, где, с тех пор как я себя помнила, что-то клевало его, словно хотело выдрать из груди.

— Ты была и остаешься моим позором. Лучше бы я тебя не рожала.

Она сказала те слова, которые часто повторяла, когда я была маленькой. Она долгое время их не произносила и вот теперь словно пробудила всю мою детскую боль. Я взяла нож, рука потянулась к матери и остановилась только у самого ее горла. Я молчала, но будто рассказала ей все, рассказала ей все об отчаянии маленькой девочки, будто рассказала ей все, что сделаю этим ножом, если она не перестанет отгрызать от меня кусок за куском, как она делала тогда, как делает сейчас.

Тем летом, сразу после того, как мать отправилась на курорт, Марта с детьми уехали сначала на море, а потом в Венский лес. Мой брат остался в городе — позже ему нужно было сопровождать Мину в Венецию, а затем они должны были присоединиться к Марте и детям. Как и раньше, это лето я проводила у квартиры Райнера. Однажды вечером я увидела свет в окне.

Мы встретились впервые за много лет, встретились так, словно до этого не были знакомы. Я смотрела на другого Райнера, а он смотрел на другую Адольфину. В его глазах я пыталась найти хотя бы отсвет прежнего взгляда. И вместо той нежности, с которой он глядел раньше, будто опасаясь причинить кому-нибудь вред, сейчас его взгляд искал жертву.

— Я приехал сюда ненадолго, — сказал он, пока мы, словно чужие или словно люди, допустившие где-то ошибку, стояли близко друг к другу, и добавил, что ему нужно продать квартиру.

Он продал квартиру, но прожил в ней все лето. Здесь остались только занавески и кровать с постельным бельем; так же пусто чувствовала себя и я рядом с ним; мы были вместе посреди этого холода между нами.

Я не спрашивала его о последних годах, так как понимала, что не получу ответа. Хотела рассказать ему, что произошло со мной, но он ясно показал мне, что не хочет знать. Мы проводили дни и ночи в молчании, дни и ночи в отчуждении, были мгновения, когда холод между нами заставлял меня плакать, но Райнер не спрашивал меня, почему я плачу, он просто уходил и возвращался через несколько часов, а я хотела попросить его вернуть прежнего Райнера, того, которого я знала, того Райнера, который знал меня, хотела просить его и умолять, но мне достаточно было взглянуть на этого Райнера, вернувшегося в Вену спустя столько лет, и я понимала, что никто меня не услышит.

Однажды утром мне стало плохо и меня вырвало. Я сказала Райнеру, что пойду домой, а сама направилась к врачу. Когда я возвращалась в квартиру, которую когда-то занимал Райнер, мне казалось, что я парю над землей. Он лежал на кровати. Трепетание его век, подергивание губ и ноздрей говорили о том, что он спал. Я села рядом и стала ждать его пробуждения. Я надеялась увидеть его взгляд, опасающийся причинить кому-то боль; когда же он открыл глаза, увидела взгляд, ищущий жертву.

— Думаю, у нас будет ребенок, — сказала я.

Он молчал.

Я взяла его руки в свои и поднесла их к своему животу. Он отдернул руки. Я положила свои ладони на живот.

— Мне кажется, я слышу его сердце, — продолжила я, — хотя еще слишком рано.

Он молчал.

Меня охватило веселье. Слабость, вызванная плохим самочувствием, еще резче бросила меня в опьяняющую радость, и я засмеялась.

Райнер поднялся, сел на кровати, поставил локти на колени и опустил голову, подперев лоб ладонями. Я встала, приподняла его голову, оторвав лоб от ладоней, и прислонила ее к своему животу.

— Ты боишься?

Он молчал.

— Я слышала, что все мужчины боятся, когда им впервые предстоит стать отцом.

Он положил руки на мои бедра и оттолкнул меня:

— Я не могу совершить ту же ошибку.

Его слова отозвались физической болью, будто что-то обожгло мне сердце, и я поторопилась сказать, желая унять боль или стереть его слова:

— У нас будет ребенок.

— Это твой ребенок. Можешь делать с ним что хочешь. — Он сделал паузу и добавил: — У меня уже есть ребенок. И я не могу повторить прежнюю ошибку.

Я ничего не спросила о ребенке, которого он упомянул, ребенке, которого он назвал ошибкой. Знала, что Райнер ничего о нем не скажет: ни когда он родился, ни того, живет ли он с ним, знала, что он ничего не скажет об этом ребенке, знала, что не хочу ничего о нем знать, чувствовала, что больше ничего не хочу знать.

Я легла на кровать. Челюсть моя тряслась, и я зубами вгрызалась в подушку.

— Это твой ребенок, — повторил Райнер. — И делай с ним что хочешь.

— Мой ребенок, — откликнулась я, оторвавшись от подушки. — Но я не знаю, что делать ни с ним, ни с собой.

— Тогда тебе остается только одно.

— Нет, — ответила я.

— Да.

— Я не могу убить.

— Это не убийство. Это всего лишь очищение собственного тела.

Я чувствовала, как что-то жестоко клюет меня в сердце, словно пытается выдрать его из груди, хотелось расплакаться, но моя боль была суха, и я не могла найти слез, чтобы облегчить эту муку.

— А теперь иди, — сказал Райнер. — Это больше не моя квартира. Я уезжаю сегодня. Я уезжаю сейчас. Иди.

Я встала и пошла домой. По пути думала повернуть к Дунаю, но ноги не несли меня к воде, только к собственной постели. Боль давила на меня, я час за часом пыталась заснуть. Удалось только вечером.

Мне снился сон. Мой дом загорелся. Появилась вода, не знаю откуда. Потоп? Я хочу убежать, но из стен слышу детский плач. Это мои дети застряли в стенах, думаю я. Скребу ногтями по стене, крошу ее, а она крошит мои ногти. Вода все прибывает, поднимается выше моей головы, давит на меня, а я и под водой слышу детский плач из стен.

Я проснулась от ощущения горькой слюны во рту, словно у меня на языке была земля. Я знала, что только брат может мне помочь, и попросила встретиться со мной наедине. В тот день мы сидели на скамейке у Дуная.