Колчака до Иркутска догнал, с бандитами потом воевал, с басмачами. Помню, у Семипалатинска иртышских казаков били. Прижучили мы их у реки, лавой развернулись. Но и они нас встретили. У них были пушки самодельные, как у партизан в Гражданскую. Сколачивали из толстых плах трубы, стягивали обручами. Дура здоровая – человек поместится. Забьют туда полмешка пороху, а вместо картечи – булыжников да крупной гальки. Подпустили они нас почти вплотную и как чесанут из нескольких таких игрушек: вой, свист адский и дыму как на пожаре. Половину нашего передового эскадрона будто косой снесло. Озлобились мы, ворвались на их позиции и пошли крошить. Рубка была страшная. Когда кончилось это дело, понимаешь, друг друга не узнавали: глаза дикие, кровью налитые, руки дрожат как у паралитиков. Смех и разговоры нервные. Потом усталость пришла, да такая, словно с самого утра косой махал без передышки – руки и ноги свинцом налились. Едем мы по степи, а кругом порубанные лежат: мы так озверели, что никого в плен не брали, да они и не сдавались. И наших много тоже там. Лежат без голов, с разрубленными черепами, разваленные до пояса, раненые стонут, искалеченные кони ржут и бьются в агонии. И кругом кровищи, как на бойне. На всю жизнь я запомнил этот вечер: солнце закатывалось, как кровью обрызганное, и с земли поднимался розовый туман. Да, ужасная эта штука – встречный сабельный бой, никому не пожелаю видеть такое…

Потом Емельяныч расскажет, как строил Днепрогэс, как занесло его на эту далёкую Камчатку и много другого интересного. Вся его жизнь – ненаписанный роман, и он рассказывает с удовольствием, смакуя каждый интересный эпизод. Смотришь на него и думаешь порой: неужто этот сморщенный поседевший человек был когда-то удалым молодцем. Как жестока и неблагодарна природа, отпустившая человеку такой малый срок жизни! Вздохнёт другой раз старик, на какой-то миг затуманятся его весёлые глаза, но тут же растает печальная дымка, и снова они молодо смеются. «Я прожил жизнь, поглядел, походил, – говорят они, – и мне есть что вспомнить. А вы?» И многие задумаются, скажут про себя: «Что ж, и я постараюсь жить так же, чтобы, передавая эстафету жизни новому поколению, было что вспомнить и похвалиться перед такими же молодыми парнями и своим временем…»

Таким был дед Емельяныч. Конечно, всё это, выше перечисленное, он выложил своим постоянным доверчивым слушателям не одним махом, а по малым частям во время коротких перекуров в бригаде грузчиков и не за один день даже. Но эти молодые парни притягивали его будто магнитом, и дед использовал практически любую свободную минуту, чтобы побывать у них: во время перекуров – он рассказчик, а между ними, если позволяли его собственные дела, он любил сидеть рядом с тальманом Иринкой, которая старательно ставила в своей тетрадке карандашные точки-палочки.

Но вот сегодня дед ушёл от грузчиков кровно обиженным и не стал в этот день ничего рассказывать. И причиной тому был языкастый Сашка Ховрин. Только пришёл старик, завернул свою традиционную самокрутку и пристроился на связке канатов, как Сашка, стрельнув в его сторону плутовскими глазками, завёлся.

– А знаете, хлопцы, какой номер выкинул Емельяныч в субботу? – спросил он, посмеиваясь.

Дед беспокойно заёрзал на месте и усиленно задымил цигаркой.

– Ладно уж, не буду рассказывать, – лукаво смилостивился Сашка, но было уже поздно – заинтригованные слушатели потребовали продолжения.

Сашка, заранее улыбаясь, начал:

– Как вы знаете, я живу с ним рядом и всю эту картину наблюдал своими глазами. Отправляясь в баню, попросил Емельяныч у старухи своей на сто граммов. Но та ни в какую – не дам, и всё тут. Как ни упрашивал её дед – бесполезно. Так ни с чем и отправился дед в баню, в конец обескураженный. Но, как говорится, без выходных положений. Минут через пятнадцать ворачивается он домой и к старухе: «Слышь, Ганя, там парень из палатки кальсоны продаёт – совсем новые и недорого, всего тридцать рублей просит. Давай купим?» Женщины ведь народ бережливый, старается каждую копейку с толком истратить. Старуха, конечно, согласилась. «Неси, – говорит, – посмотрю». Дед минут через пять ворачивается, приносит кальсоны. Повертела их подслеповатая бабка – придраться вроде бы не к чему, только раз, видно, стиранные. «За двадцать пять, – говорит, – можно было б взять». А Емельяныч таким ласковым голоском: «Я, – говорит, – Ганя, с ним и договорился за двадцать пять, а пятёрку на сто граммов употребить. Да уж ладно, потерплю. Сам понимаю, лучше вещь приобрести – ведь смотри, кальсоны совсем новые». Доверчивая старуха протянула ему четвертак и только было хотела спросить, а как же того мужика зовут, как Емельяныча и след простыл. Приходит Емельяныч из бани в дым пьяный и никак не может дверь в свою хату найти. Стучится в закрытый коровник и кричит: «Открой, Ганька!» Я как раз у себя на крылечке сидел, курил. Вижу, заблудился человек, надо помочь. Зашёл к нему во дворик, в хату веду. Он меня обнимает, целоваться лезет. Ну, кое-как, с горем пополам, завёл его в комнату. Старуха увидела, ахнула: «Где ты нализался, старый хрыч? Погибели на тебя нет!» И понесла, понесла. Емельяныч сидит на стуле и бормочет извинения. «Ладно, – говорит старуха, – я с тобой завтра поговорю – сегодня от тебя толку не добьёшься. Раздевайся и спать ложись!» – «Не буду», – ворчит Емельяныч и сопротивляется руками и ногами. Но старуха действовала решительно: расстегнула ремень, приподняла немного деда и сдёрнула с него штаны. «А где же твои кальсоны, изверг?» – спрашивает удивлённая старуха. Дед сидит на стуле голый, колени стыдливо сжимает. «Вон они», – отвечает он, безмятежно улыбаясь, и показывает кивком головы на спинку кровати, где висела бабкина покупка. Я тут сразу всё понял: схватился за живот, и – бежать из хаты. А старуха схватила злополучные кальсоны и давай возить ими деда по голой заднице… Так что ли дело было, Емельяныч? – закончил под смех окружающих Сашка Ховрин.

Старик плюнул с досады и выругался затейливо.

– Ну и трепло ж ты, Сашка, – проворчал он обескураженно. – У тебя язык, что у моей кобылы Маньки хвост, бестолку болтается…

С окончательно испорченным настроением старик ушёл в этот день от грузчиков. Отсмеявшись, ребята всё же пожурили Сашку за его рассказ в присутствии самого занятного деда…

4.

Возбуждённая, в ожидании чего-то необычайного, пришла сегодня Иринка на танцы. В ярко освещённом зале клуба кружились пары в лёгком жизнерадостном фокстроте. Остановившись на пороге, она окинула зал глазами и на миг потускнела. Но, глянув случайно на клубную сцену, снова повеселела: там