– Мэгги, Мэгги, не надо! Умоляю!

– Не бойтесь, доктор Росси,– сказала она.– Кроме нас троих, больше никто не знает. Только вы, я и Аделина. Она, может, и отказалась помочь, но рассказывать никому не будет. А я, если понадобится, буду хранить тайну до конца своих дней – и на этом свете, и на том.

– Ты все не так поняла.

Она зашептала скороговоркой, словно не слышала его:

– А газетчик… подумаешь, газетчик! Что он может, кроме как осрамиться? Ведь такие вещи просто так не печатают – поди докажи. А доказать ему ровным счетом нечем. Главное – не давайте ему повода. С Сэмом я сама разберусь. Пусть не лезет не в свое дело.

Феликс покачал головой.

– Мэгги, что-то я тебя не пойму. Зачем ты ходила ко мне в лабораторию, читала дневник? Зачем ты пришла сейчас?

Она шагнула навстречу. В ее глазах блеснули слезы. «Если еще одна женщина решит при мне расплакаться – сойду с ума»,– подумал Феликс.

– Я – та, кого вы ищете.

– Что?

– Позвольте мне. Я не струшу.

Феликс застыл с раскрытым ртом, воззрившись на Мэгги так, словно видел ее впервые. «Кожа очень темная,– отметил он про себя,– цвета жженой сиены, короткие волосы. Черты лица довольно заурядные, по крайней мере по европейским канонам. Фигура типичная для африканки – сухощавые руки, тонкие икры, широкие бедра и приличные ягодицы» . Единственное, что обращало на себя внимание, были ее карие глаза, в которых светилась мольба.

– Если я чем-то и дал повод так думать, это еще не значит…– начал было н, но ее взгляд заставил его умолкнуть.

Она читала дневник, а значит, раскусит любую ложь. Когда Мэгги скрестила руки на груди, он спросил себя, сколько ей лет, и тут же отмел нелепую мысль.

– Вы думаете, Бог тупой или вроде того? – продолжила она, судорожно глотая воздух.– Думаете, у Него не хватило ума, раз Он позволил мне влезть в это, зная, какая я?

Феликс покосился на дверь, мечтая чудесным образом оказаться по ту сторону, однако пути к отступлению не было.

– Ну и кого же я ищу, Мэгги?

– Меня.

Он сжал пальцами подбородок и закрыл глаза.

– Я вам нужна, потому что мне плевать, что будет дальше. Плевать, если вы напортачите и заразите меня чем-нибудь. Плевать, что будут о нас говорить. Я подпишу любые бумажки, какие вы мне…

– Прекрати! Прекрати немедленно!

– Почему? Потому, что я черная?

Мэгги подошла к столу и взяла один из его дневников. Все его записи, открытия, дикие предположения лежали в этом столе. Самые смелые мечты и сокровенные страхи – год за годом, страница за страницей. Если она читала их, ей должно быть известно то, чего не знала даже Франческа.

– « Внешность матери практически не имеет значения ». Вы написали это сами, собственной рукой.

Из ее глаз хлынули слезы, и Феликс расчувствовался. Перед ним была женщина, молящая о ребенке,– в точности как Аделина вчерашней ночью.

– Никто не обидится, если у него будут такие же негодные волосы, как у меня. Если главное для него – здоровье, материнская любовь, забота и сознательность,– у меня они есть, доктор Росси.

– Мэгги, послушай, я… я ничего такого не планирую, я просто… просто…

– Прошу прощения, но вы опять врете, доктор.

Феликс рассмеялся, хотя и с печалью на сердце.

– Ты понятия не имеешь, о чем просишь. Даже если б я сделал, как ты говоришь, никто не поверит…

– Что Иисуса носит цветная? Никто из вашего круга, хотите сказать. У моего с этим не будет проблем, учитывая нашу веру в то, что так могло выйти и в первый раз. Я просто пытаюсь думать, как Он, доктор Росси. Кого бы выбрал сам Иисус? Аделина – девушка хорошая, красивая, спору нет. Но неужели Спаситель избрал бы ее? Она ведь богачка. Кроме вас, ничто во всем мире ее не заботит. А Его мать, Мария, была совсем не такой. Не стал бы Господь искать кого-то вроде нее? Женщину из народа изгоев, какими были в то время евреи. Сейчас они, в общем, не бедствуют, зато нас, черных, шпыняют по всей стране изо дня в день.

– Ну, если верить Библии, Дева Мария была из колена Давидова, и никто ее особенно не «шпынял».

– Это не из Луки ли, первой главы, тридцать второго стиха? Так то лишь догадка. А в сорок седьмом и пятьдесят втором она сама говорит: «.. .и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем, что призрел Он на смирение Рабы Своей… что низложил сильных с престолов и вознес смиренных». Это и обо мне, доктор Росси!

Слушая Мэгги, он вдруг представил себе всех ее «бывших», всплывающих из ниоткуда с просьбами о деньгах, и тотчас устыдился своих мыслей.

Мэгги пустила в ход последний довод:

– Сейчас у вас все равно никого нету. Ни единой души. Видя, что он замолчал, Мэгги тихонько подошла к нему и стянула с рук перчатки. Феликсу ее жест показался символическим – Мэгги всегда надевала их, чтобы защититься от какого-нибудь опасного вещества во время уборки лаборатории. Глядя ему в глаза, девушка взяла его за руку и прижалась к ладони щекой.

– Сэр, Господь благословил вас, и меня тоже. Мы – избранные, разве вы не видите?

Он вдруг понял, что означала их внезапная близость. Она словно вместила Христово наставление миру: «Возлюбите друг друга». Феликс всю свою жизнь хранил в сердце святой завет и думал, что Аделина с ним солидарна.

Мэгги больше не плакала, в лице ее не было ни тени страха.

– Я не боюсь умереть, доктор Росси. Если Иисусу угодно прийти в этот мир, позвольте мне ему помочь.

После разговора с Росси Сэм проникся еще большим уважением к Мэгги. Она явно подслушала их разговор на веранде. Горничная, которая так старалась выпроводить его за дверь, где ему и место, может лишиться работы. Росси – человек богатый, и в уме ему не откажешь, но и он не сообразил, что на самом деле должен был повысить ей жалованье, а не выгонять. Сэма здорово покоробило, когда Росси принялся отчитывать бедняжку. Да, книги читать он горазд, а в настоящей жизни – сущий салага.

Чего не скажешь о Мэгги. Теперь продолжать в том же духе опасно – она может что-нибудь заподозрить. Придется ему, Сэму, избрать другой способ, к которому так не хотелось прибегать. Стало быть, прощай, «Бонневилль спешиал», до следующих выходных. На сегодня поездки отменяются.

Сэм вернулся к себе в квартиру, прошел на кухню и отпер дверцу буфета. Сунув руку под полку, снял с одного из кронштейнов пластиковый колпачок, маскировавший замочную скважину. Поворот особого ключа – и буфет отъехал в сторону вместе с частью стены. Сэм вошел в открывшуюся клетушку и зажег лампочку.

На столе пылились ряды мониторов вроде тех, за какими сидели охранники в подсобке, но с одной значительной разницей: все они соединялись со скрытыми видеоглазками. Был там и усилитель, принимающий сигнал микрофонов-«жучков» (некоторые, правда, могли отказать от долгого простоя). Никто, кроме Брауна, не знал о существовании этой комнаты, и никто, кроме Сэма, не имел в нее доступа.