– Пусть кто-то тащится с тебя, а я – домой, – буркнул я вполголоса.

– Простите, я не расслышала?

– Я говорю, дома всегда лучше, чем в баре.

Разговор оказался короче, чем предполагал. Не найдя больше слов, полез в карман и достал свой телефон. На экране высвечивался номер Леры и надпись «Позвонить». «Рановато», – подумал я. Видимо, подсознательно схватился за ту удачу, чтобы не получить травму от этого фиаско. Когда человек не решается позвонить, он пишет. Я отправил ей короткое предложение: «Замуж пойдете?» – «А это далеко?», – получил молниеносный ответ. Острая штучка, подумал про себя, оставив вопрос открытым. Рассчитался с барменом и вышел.

Когда я выплыл из бара, почувствовал, что жизнь – это река, в которую не только дважды не войти, но и не выйти, можно лишь плыть, пока не прибьет к какому-нибудь островку, где есть вероятность поправить запасы эмоций или бросить кости.

* * *

По экрану бежали люди и громко кричали. Мы поднимались по ступенькам на ощупь, пока не добрались до самой середины. Там и утонули в мягких креслах. Народу в кино оказалось немного. Я достал бутылку шампанского, стал осторожно открывать, но в самый решающий момент рука соскользнула и пробка под взрывы на экране вылетела в первые ряды. Леру разорвало смехом.

– Что ты ржешь?

– Извини, я так плачу.

– Я вижу, слезы счастья. Есть повод? – стряхнул с себя пролитое вино, отхлебнул и передал ей сосуд.

– Слезам повод не нужен, слезам нужны глаза. – Она сделала два небольших глотка.

Пузырьки приятно щекотали внутренний мир. Кино было паршивое, зато ее поцелуи восхитительны. Я всегда был уверен в том, что кино – лучшее из искусств, потому что в его темноте можно исчезнуть, заблудиться, заплакать, заняться еще черт знает чем. Оторвав руку от ее спелой груди, поднял с пола бутылку, сделал очередные пару глотков, протянул Лере. Она тоже набрала полный рот вина и неожиданно прилипла своими губами к моим. Я почувствовал, как ее вино потекло по моим деснам. Мы выпили половину и уже не пытались вникнуть в суть картины.

– Где ты так научилась целоваться?

– В кружок ходила.

– Я тоже хочу в этот кружок.

– Тебя не возьмут.

– Почему?

– Потому что ты мне нравишься, – повернулась она ко мне.

– Ты серьезно? – спросил я ее в самое ушко.

– А разве не видно?

– Нет, темно.

– Тогда потрогай.

* * *

Я ласкал шелковый штрих-код ее лобка, когда она открыла глаза.

– Вероника, ты можешь пообещать мне одну вещь, – произнес тихо, поцеловав ее в живот.

– В постели можно пообещать все что угодно.

– Когда я умру, обещай, что будешь приходить на могилку.

– Ага, с цветами?

– Нет. Цветов не надо. Просто присядь помочиться, чтобы я даже оттуда мог видеть прелести этой жизни.

– Ууу, как грустно. Ты же говорил, что твоя любовь бессмертна.

– Я не за любовь пекусь, я за себя. Ты когда-нибудь изменяла?

– А я что сейчас по-твоему делаю, – потянулась Вероника за телефоном к столику.

– Раньше ты была только моей. – Мне стало не по себе.

– А сейчас?

– А сейчас я даже знать не хочу… Ну чья ты теперь? Чья?

– Я снова стала своей. Ладно, вставай, утро уже.

– Ты уверена?

– Да, я чувствую это по равнодушию к твоим поцелуям.

* * *

– Ты чего расклеился, мужик? Не надо меня любить! Я знаю, к чему это приведет, ты перестанешь любить себя. Сильный, симпатичный, к тому же препод. Мне, конечно, было приятно твое внимание, но я не та, что нужна тебе. Я с тобой мне совсем не нужна.

– Вот как?

– Ну да, меня грызло любопытство. Ничто не делает женщину такой доступной, как ее любопытство, – посмотрела она мне прямо в глаза. В этот момент поезд остановился. Одни вышли, другие вошли.

– Тебе часто признавались в любви? – спросил я Веронику, как только электричка тронулась.

– Часто.

– И что ты думаешь, когда говорят «Я тебя люблю».

– Слишком много слов. Помнишь наш первый поцелуй? Когда мы сомкнулись в одну розовую каплю, которая обещала стать дождем, а может даже ливнем. Так вот, она скатилась в пропасть, упала одеждой, нравами и засохла… Мы разные на вкус, – добавила после небольшой паузы.

– А если я на самом деле тебя люблю, Вероника.

– Есть такие слова, которые созданы, чтобы им не доверять. Будь с ними поосторожнее. Чтобы спать с тобой, мне они не нужны. Более того они мне мешают. Они заводят чувства, которые лучше не беспокоить без повода. Я даже предполагаю, что у тебя есть жена и дети, и вроде бы все хорошо в вашей жизни, а тут появлюсь я с ворохом своих чувств. Оставь мне возможность быть самой собою. Влюбленность и точка.

– Прошлая жизнь, как вредная привычка, – отвел я взгляд вниз и пустил его пастись среди чужих ног.

– Не бросить?

– Из всех вредных привычек я не способен бросить одну.

– Какую?

– Думать о тебе, я постоянно думаю о тебе.

– Не надо постоянно думать обо мне, постоянство нас погубит. Зачем тебе это?

– В моей жизни есть все, только тебя не хватает.

– Я не хочу размениваться. Сам представь, что скоро у тебя не останется ничего кроме меня… еще и хватать не будет. Все, мне пора выходить, – поцеловала она мою щеку. – Не звони мне больше, – выскочила она на платформу и исчезла в толпе с картиной в руке, завернутой в белую бумагу.

Передо мной возникла надпись «Не прислоняться». К ней, пожалуй, больше и не придется, – улыбался я себе с сарказмом, в то время как поезд уже тащил меня в недра земли.

Я шел по Университетской набережной, наслаждаясь редким солнечным днем. То криком чайки, то порывом теплого ветра, в воздухе трепыхалась весна. От Невы несло романтизмом, первые туристические кораблики перепахивали ее темные волны. Томные тона петровского барокко продолжали тепло ласкать глаз, когда я, отпустив Неву, посмотрел на Меншиковский дворец. Здесь тоже толпились туристы. Вместе с ними я решил скоротать путь и пройти сквозь залы первого каменного здания Петербурга Первого губернатора, Первого друга Петра Первого. Через анфиладу парадных комнат в Ореховую. Облицовка стен из ореха создавала особый фундук, особую грецкую атмосферу, фисташковый покой и миндальное гостеприимство…

– Что вам угодно, сударь?