И все-таки Чжиган к тому же написал, что в Лондонском музее мадам Тюссо он никак не ожидал увидеть восковую фигуру наместника Линя в натуральный рост, прославившегося борьбой с опиекурением, а когда он приказал уничтожить товарные запасы зелья, британцы начали «опиумную войну». Здесь статую Линя с его ближайшими сподвижниками одели в роскошные халаты и поставили в величественной позе в Галерее славы Лондона. Фигуры для Музея мадам Тюссо заказали у кантонского скульптора и доставили на Британские острова за огромные деньги. Так что совсем не факт, будто английские христиане руководствовались исключительно «любовью к наживе» или выступали за ничем не ограниченную торговлю опиумом. Среди прочих благоприятных впечатлений можно назвать учтивость и радушие королей и королев, принимавших китайскую миссию в высших сферах, а также приветливость и доброжелательность со стороны прохожих, гуляющих по парковым дорожкам, в обычной жизни. Во время посещения склепа Джорджа Вашингтона Чжигана поразила его простота, и он воздал должное этому «великому человеку». Став свидетелем скандала с подтасовкой голосов во Франции, он глубоко задумался над тем, что выборы используются безнравственными проходимцами ради собственной выгоды. Тем не менее Чжиган показал, что западная политическая система в целом пришлась ему по душе. Он описал, как функционирует американский конгресс, и оставил следующее замечание: «При такой системе появляется возможность выражения желаний народа на самом высоком уровне, и поэтому управление обществом можно назвать справедливым». Из всех стран, что посетил, в США он увидел наиболее искреннее стремление руководства государства к дружбе с Китаем, тем более что с их громадной территорией и богатейшими запасами полезных ископаемых требовать что-то от китайцев никаких причин не обнаруживалось. К Франции он отнесся неодобрительно из-за обложения народа этой страны тяжким бременем налогов, поступления от которых шли на содержание крупной армии для ведения заморских войн. Этот молодой чиновник осознавал необходимость индустриализации. Относительно подробно описывая научные открытия и современные предприятия, он с особой надеждой высказывался по поводу телеграфа, который считал средством связи, не нарушающим природной среды, как прочие проекты (необходимое оборудование практически никто не видел), и способным существовать в гармонии с природой. В общем и целом, сделал вывод этот мандарин, «если мы сможем сделать то, что делают они, тогда, безусловно, можем стать богаче и сильнее!».

Чжиган со своими китайскими попутчиками вернулся в Китай к концу 1870 года, без малого за три года объехав одиннадцать стран. Их дневники и доклады представили Цыси для ознакомления. Только вот никаких практических мероприятий не последовало, несмотря на громадный объем добытой информации или проявляемое рвение. Разве что в США на обучение отправили группу юных подростков. И этот проект обучения молодежи, которой предстояло стать опорой общества с практическим знанием Запада и западной жизни, вынашивался на протяжении некоторого времени. Боцзюэ Ли, занимавшийся продвижением этой программы, стремился к тому, чтобы составить всеобъемлющую программу. В ту пору он служил наместником императора в Чжили, а администрация его находилась в Тяньцзине рядом со столицей. В 1872 году он попросил разрешения приехать в Пекин, чтобы повидаться с вдовствующей императрицей. Но приезжать ему Цыси запретила. Она находилась в самом шатком с конца 1869 года положении, когда случились те убийственные события, и ей пришлось бороться за собственное выживание, а на занятия крупными государственными делами у нее не оставалось сил. К тому же вот-вот вся полнота власти должна была перейти к ее сыну, и ссылка Цыси в гарем выглядела неизбежной. Чжиган посетовал: «Внезапно ситуация переменилась. Увы! Мне не остается ничего, кроме как в бессилии заламывать руки».

В свои первые годы в качестве правителя Китайской империи Цыси, ставшая вдовой, когда ей не было еще тридцати, а потом было чуть за тридцать, проживала в гареме, окруженная евнухами, и стала чувствовать крепнущую привязанность к евнуху по имени Ань Дэхай, известному как Крошка Ань. Точнее говоря, она просто в него влюбилась. Крошка Ань был на восемь лет ее моложе, родился в уезде Ваньпин рядом с Пекином, откуда по традиции поставлялись евнухи для императорского двора. Его судьба несколько отличалась от судьбы подавляющего большинства евнухов. Нищета заставляла родителей отдавать сыновей на оскопление совсем детьми в надежде на лучшую жизнь при дворе. Обычно отец сам отводил сына к соответствующему специалисту, занимавшемуся скорбным делом по указанию двора. После подписания соглашения, на основании которого «хирург» освобождался от какой-либо ответственности на случай гибели пациента или неудачного оскопления (вероятность обоих вариантов оценивалась как весьма высокая), проводилась невообразимо болезненная операция. «Хирургу» полагался огромный гонорар, выплачиваемый из доходов состоявшегося евнуха. Если мальчику-евнуху не удавалось выбиться в люди, долг числился за ним на протяжении многих лет. Ради экономии денег отцы иногда кастрировали своих сыновей собственными руками.

Полноценные мужчины в подавляющем большинстве своем относились к евнухам с примитивным отвращением. Император Канси, правивший Китаем на протяжении 61 года, называл их «ничтожными и подлыми людишками, даже скорее червями и муравьями». Цяньлун Прекрасный сказал, что «эти тупые крестьяне мельче или ниже всех» и что «придворные проявляют чрезмерную щедрость, позволяя им себя обслуживать». Они жили как пленники хозяев дворцов, из которых их очень редко выпускали. Наказания, которым они подвергались, никак не увязывались с цинским судебным производством: чтобы забить евнуха до смерти, хватало одной прихоти императора. Простой народ насмехался над ними из-за наиболее распространенного их недуга: недержания мочи в результате кастрации, усугублявшегося по мере старения этих несчастных, из-за чего им приходилось постоянно носить подгузники. Евнухи подвергались всеобщему презрению за утрату мужского естества. Редко кто из мужчин выражал им свое сострадание или задумывался над тем, что тех сделали калеками в силу крайней нищеты. Сочувствие и симпатию они обычно находили лишь у придворных дам, пользовавшихся их компанией.

Симпатичный и чуткий Крошка Ань служил Цыси на протяжении многих лет, и обойтись без него она уже не могла. Все считали его любимчиком вдовствующей императрицы. Однако чувства Цыси простирались гораздо дальше пристрастия к преданному слуге. Он вскружил ей голову. К лету 1869 года царедворцы заметили, что она участвует в делах не так усердно, как делала это всегда, и что у нее появилась несвойственная ей вялость, указывавшая на «потворство поиску удовольствий». Совершенно очевидно она влюбилась и из-за этой любви позволяла себе чрезмерно смелую и опасную вещь, идущую вразрез с глубоко укоренившимся династическим прецедентом.

В тот год ее сыну императору Тунчжи исполнилось тринадцать лет. Следуя традиции, Цыси приступила к подготовке его обручения, что должно было означать наступление его совершеннолетия. Весной объявили о конкурсе наложниц для него, отбор претенденток стартовал в государственном масштабе. Свадебные одежды поручили изготовить императорским портным в Сучжоу, считавшимся знаменитым центром шелка, находившимся рядом с Шанхаем. В это место, также знаменитое своими прекрасными, как и шелк, каналами с садами, Цыси отправила Крошку Аня, чтобы тот «надзирал над закупками товара». Необходимости в этом не было, так как для выполнения такого задания уже существовал надежный механизм. К тому же такого вообще никогда не бывало. Ни один цинский император никогда не посылал какого-то евнуха из столицы с собственным поручением. Однако Цыси думала только о том, какое развлечение предстоит Крошке Аню. Ему предстояло покинуть Запретный город, Пекин и проплыть по Великому Китайскому каналу, соединяющему север Китая с югом. Он даже сможет отпраздновать на сампане приближающийся день рождения. Самой Цыси тоже понравилось бы такое путешествие. Она люто ненавидела Запретный город, видя в нем «гнетущее» место с одними только огороженными стенами дворами и аллеями. Напористые ветры из-за океана, бившиеся в ворота Запретного города, точно так же будили в ней до сих пор не постигнутые устремления души.