– Так то Пиаф, Енгибаров! А кто я?..

– Ты, сынок – Божье творение, его любимое дитя! Тебя Господь тоже талантом наградил, просто ты ещё об этом не знаешь, не чувствуешь. Другие этого пока могут не замечать или лукавят – люди, что возьмёшь! Но время твоё придёт!

Захарыч вдруг помрачнел и, словно осерчав, яростно вдавил окурок в пепельницу.

– Запомни, парень! Скажу грубо, по-стариковски: талант – это как говно, если он есть, то обязательно вылезет. Слышишь, обязательно! А сейчас давай спать, рассветает уже! Хм, Жар-птица! Хомут тебе в дышло!..

– …Ныкита Захарович! Дорогой! – Казбек выдержал паузу. – Мы с тобой огонь и воду прошли, вагон сена с морковкой съели! Столько лет спина к спине. Ты мне как родной отэц!.. Пришёл контракт из Амэрики. Ты знаешь, я его нэсколко лет ждал. Поехали вместе! Денег заработаешь, старость обеспечишь, дом свой купишь. На Дону – как хотел! Поехали, дорогой!..

Для Стрельцова это не было неожиданностью, разговоры ходили давно. Вначале Захарыч даже начал подыскивать себе новое место работы. Но время шло, а контракт не приходил. Потихоньку всё забылось…

– Ну, какая Америка в моём возрасте, Казбек! Я там помру с тоски! Цирк – это ведь не только лошади. Цирк – это ещё и Родина! Первое я поищу и найду. Второе даётся от рождения и до конца. Потом, у меня здесь мой Пашка…

Расставаниями цирковых не удивишь. Но отрывать от сердца людей приходится каждый раз с кровью. Привыкнуть к слову «с окончанием» нельзя. Ничего не повторяется… Если традиционные поздравления в цирке: «с началом» и «с выходным» дарят радостную надежду на очередную встречу, то «с окончанием» – лёгкую печаль и понимание бренности этого мира…

Наступил день, когда пришла пора прощаться. Надолго. Кто знает, может даже навсегда. Контракт у Казбека был подписан на пять лет. В цирке – это целая жизнь…

С завтрашнего дня джигиты Захарыча станут собираться за океан, а он – в неизвестность. Старый берéйтор, отдавший цирку более пятидесяти лет, и его четырёхлетняя собака Варька на какое-то время останутся не у дел. Уже завтра нарушится привычный уклад жизни и вещей.

– Ничего, Варюха, не пропадём! Цирк он круглый, в каком-нибудь углу для нас место найдётся… – Захарыч потрепал собаку по шерсти и поцеловал в нос. В ответ Варька лизнула Стрельцова в лицо, мол: «Конечно, не пропадём! Я же с тобой!..»

Началось второе отделение сегодняшнего прощального представления.

Всё было как всегда. За кулисами выстроились по двое три пары всадников. Казбек в белой бурке и такой же папахе строго оглядел своих партнёров. Они сидели на конях рост в рост, как влитые. Его отряд был в чёрных бурках. На груди поблескивали серебряной отделкой газыри…

– Ну, что, ещё разок? Не расслабляться, повнимательней!

Цирковой оркестр закончил вступительную увертюру.

– Тишина, приготовились! – Казбек сверкнул глазами.

На манеже, инспектор, подчёркнуто торжественно объявил:

– Конно-акробатический ансамбль «Казбек»! Руководитель – народный артист Осетии…

Стрельцов, когда открывался занавес, каждый раз крестил своих орлов в спины. Джигиты выходили на манеж, защищённые любовью старого берейтора и силою крестного знамения. Неважно, что в труппе были и мусульмане, и православные, и католик, и даже иудей. «Бог – он один для всех! А кто как молится – разница невеликая. Главное, чтобы вера жила в душе…»

– Ну, Захарыч! Осэмени! – Эльбрус просительно посмотрел на Стрельцова.

– Не дай бог! – Сашка Гáлдин сделал страшные глаза.

– Почему? Он всегда так дэлает. Просто хочу, чтобы сегодня я это видел, спокойней как-то…

– Если Захарыч «осэменит», то родится ещё один такой, как ты – с кривыми ногами и бешеной головой, тогда пипец нашей Америке!

– А, если такой, как ты, то придётся вместо обрезания тебе вообще его отрезать – он ведь у тебя вместо головы! – намекнул Шамиль на любвеобильность Галдина и частые скандалы по этому поводу.

Сашка тут же отреагировал с озорной улыбкой:

– Я ему не хозяин. У него своя голова… на моих плечах.

– Ого! Скакать не мешает? Смотри, зацепишься, больно будет!

– Разговоры! – Казбек поднял руку. – Всё лишнее в сторону!..

Захарыч по своей многолетней привычке и сегодня благословил крестом выход артистов на манеж. Всё как всегда…

– В добрый час! Храни Господь!.. Вот я вас и «осэменил», сынки! На прощание… – Захарыч прикрыл веки и представил строгую очерёдность своего конного номера. Cейчас цирк погрузится в тревожную сумеречность. Зазвучит грустная кавказская мелодия стройного хора мужских голосов. Пространство заполнит музыка многоголосия, тихая, широкая, загадочная. В ней сразу оживут картины сотен исторических событий минувших дней. Занавес распахнётся. Манеж встретит малиново-лиловым мраком, и Казбек коротко скомандует: «Пошли!..»

Захарыч открыл глаза. Конный спектакль начался…

В красном тумане театрального света, словно в розовой пелене кавказского утра, когда предрассветное солнце, соскучившись за ночь, целует горные вершины, медленным аллюром ехали горцы. Они, как фиолетовые тени, скользили по кругу манежа, словно где-то в распадке горного ущелья крались абреки.

Из-под купола цирка зазвучал густой баритон:

Вспыхнул полный свет, словно солнце вырвалось из ночного плена, взлетев над горами. Всадники с гиканьем перешли в галоп, и закружилась каруселью кавказская история…

Джигиты выскакивали на манеж, исполняли головокружительные трюки и исчезали за кулисами, перепрыгивая на лошадях через барьер замкнутого круга. Сложность номера всё возрастала, и уже не хватало фантазии, что же ещё можно этакое виртуозное выдумать, галопируя на лошадях? А конники, под овации, всё удивляли и удивляли…

Захарыч с ассистентами принимали разгорячённых лошадей, подавали для заездов новых. Им, как в старые добрые времена, помогал Пашка. Всё работало безукоризненно, как дорогой часовой механизм. Всадники, традиционно, успевали между заездами шутить и «заводить» друг друга. Репертуар шуток был похожим, с небольшими импровизациями.

– Аллах акбар! – ударял пятками в бок своему коню Шамиль и пулей вылетал на манеж.

– Воистину акбар! – с оскалом куража на горбоносом лице выкрикивал Сашка Галдин и летел вслед за Шамилем. У них был парный заезд. Они и в жизни, и на манеже были не разлей вода.

Друзья носились по кругу, синхронно делая вокруг конских шей сложнейшие «таджикские вертушки». Шамиль в раже кричал, дико взвизгивая: «И-и-ха!». Галдин ему вторил не менее звучным: «Хэй-я!». Всё это сопровождалось, словно пистолетными выстрелами, оглушающим щёлканьем хлыста Казбека. Тот, в свою очередь, восседая в центре манежа на белоснежном коне, то и дело поднимая его «в свечу», подгонял лошадей и джигитов басовитым коротким: «Хэть!..»