Судя по всему, мы оказались в логической ловушке, из которой, кажется, выхода нет. Любое рассуждение приводит нас к квиетизму; впрочем, он, если верить некоторым европейским и русским авторам конца позапрошлого – начала прошлого века, есть главная характеристика населения той части света, по которой в данный момент движется наш поезд. Естественно, они ошибались. Квиетизм – в самой природе всеобщего ада, в его концепции, в идее загробного воздаяния. Однако стоит предположить, что ад – явление частное и даже, я сказал бы, временное (впрочем, буддийский ад тоже временный, однако пребывание в его разных отсеках представляется несколько затянутым; все-таки несколько сот квинтиллионов лет многовато), то наш разговор имеет шанс приобрести второе дыхание.

Совместим несколько концепций в одну. Первая: ад действительно существует. Вторая: для грешников в аду все так же, как в обычной жизни, и они даже не замечают, что умерли. Третья: ад имеет границы, не исключено, что он вообще – частный случай жизни. Получается, что прямо сейчас, в этот самый момент, в мире бок о бок живут те, кто живет в мире, и те, кто живет в аду. Что пространства ада вплетены в повседневную жизнь, что в это пространство можно зайти и из него выйти, так и не обратив на то внимания. Скажем, вы спешите в кино. И думаете, что кинотеатр – это заведение для коллективного просмотра фильмов. А на самом деле кинотеатр – пространство ада. Попав туда, вы становитесь обитателями ада, грешниками, но ведете себя так, как привыкли в подобных местах, nothing special. В сущности локусы ада неотличимы от локусов жизни. Потом вы выходите из кинотеатра и снова оказываетесь обычным живым человеком. Ничего не изменилось, никто ничего не знает и не заметил, включая вас самих. Дело, конечно, не в кинотеатре и не в идее кинематографа как такового (хотя он во многом сформировал наши представления о происходящем в преисподних разного пошиба); ад может располагаться за пределами его, вокруг, а внутри – как раз жизнь. В сущности, это неважно – да и никто не отличит такого ада от такой жизни, не так ли?

И вот здесь возникает самый важный для меня сейчас вопрос. Поднебесный Экспресс – это жестко ограниченное, быстро передвигающееся по жизни пространство ада или, наоборот, пространство жизни в окружающем аду? Мы – пассажиры и обслуживающий персонал – грешники или живые люди? Если верно второе, тогда по ту сторону железного корпуса Экспресса мы наблюдаем сцены из Данте, Гюстава Доре и/или Фланна О’Брайена, или аятоллы Хомейни – неважно в данном случае. Тогда следующий вопрос: почему это именно мы – Чен, Володя, Стив, Чжэн, Дараз, Од, Улоф, Донгмей, Сюин, Петр, двое проводников, двое официантов, повар, кухонные работники, машинисты, начальник поезда, кто-то еще, не знаю кто? Кто нас выбрал? И – ограничившись нашим вагоном, пересекающим континенты – есть ли между нами хоть какая-то связь? А что, если она есть, но мы не знаем о ней? Тогда единственный для нас выход – это догадаться об этой связи, обнаружить ее. В таком случае объяснится всё.

Между тем неугомонный брегет на лэптопе указывает на приближение обеда, после которого в непринужденной обстановке можно будет обсудить все поставленные выше вопросы с кем-то из со-грешников – или из со-живых. Стива такая беседа могла бы поразвлечь – и отвлечь от мыслей о покинувшей нас подруге его. Кстати, а не является ли смерть единственным способом покинуть наш ад на колесах? Или нашу жизнь на колесах?

Идея присматривать за теми, кто тихонько управляет миром, так меня воодушевила, что пришлось выйти в коридор: подобные состояния нужно выгуливать или хотя бы выстаивать, но не высиживать или уж особенно не вылеживать. Никого, кроме Дараза. Он стоял у окна, наблюдал быструю перемотку реальности за стеклом. Я решил сделать вид, что сильно занят, в разговор вступать совсем не хотелось: достал из кармана айфон и ткнул в одно из литприложений, намереваясь прочесть никем не замеченную рецензию на никем не замеченную – кроме рецензента – книгу. Есть какая-то отрада в погружении в подобные вещи, ведь они намекают на истинное положение дел, на настоящий баланс всего, на подлинную цену любой жизни и судьбы, прежде всего собственной. Некто тратит несколько лет жизни, чтобы сочинить увесистый том, скажем, о путешествии Сэмюэла Джонсона и Джеймса Босуэлла в Шотландию, затем другие люди тратят деньги и силы, чтобы ее издать, наконец, еще один чудак добросовестно прочитывает книгу и пишет рецензию на десять тысяч слов, странные люди в одном издании редактируют этот текст, публикуют и даже платят чудаку гонорар. Наконец, находится некто – в данном случае Ваш Покорный Слуга, – который рецензию читает. Мало того что читает, получает от этого истинное наслаждение. И вот почему. Посудите сами: если хотя бы два-три человека выказали интерес к совершенно туманным событиям в частной (ОК, и литературной тоже, так как был издан путевой дневник, но ведь его тоже никто уже сегодня не помнит!) жизни двух британских джентльменов, живших двести пятьдесят лет назад, то не исключено, что и на тебя, никому не известного сегодняшнего обывателя с культурными запросами, могут бросить взгляд-другой. Не стал бы утверждать вслед за энтузиастами, мол, ничто не уходит бесследно, но надежда хотя бы чуть-чуть наследить все-таки есть. И любое ничем не примечательное событие вроде перемещения почти дюжины случайных людей на Поднебесном Экспрессе из Китая в Европу, из Будущего в Прошлое тоже может попасть в анналы, дневники, рецензии, примечания, библиографические отсылки, во Всемогущий Гугл, в конце концов. Только в отличие от времен доктора Джонсона, когда от жизнепрепровождения людей мало что оставалось, в лучшем случае стопки исписанной бумаги, личные вещи да – крайне редко – изображения на портретах, сегодня каждый из нас взваливает на свою спину неподъёмные мешки, набитые фото, месседжами, фейсбучным резонерством, твиттерным острословием, ссылками на тебя, расшаренными другими юзерами жизни, а также мириадами образов, что остались в памяти CCTV, персональных данных, осевших в бездонных дигитальных подвалах спецслужб, да и просто вообразим себе десятки тысяч фото, сделанных посторонними, где на заднем плане запечатлелась ухмыляющаяся или мрачная рожа случайного прохожего, то есть тебя, дорогой читатель, ну если и не рожа, то нога, рука или даже тень, что вполне романтично. И при всем этом кошмарном изобилии ведь ничего не остается, ничего. Или почти ничего? Впрочем, об этом уже шла речь. Так что рекомендуется просто постоять в вагонном коридоре и почитать рассказ о том, как доктора Джонсона радушно встречали шотландцы, которых он презирал.

Оторвав взгляд от экрана, я мельком посмотрел на Дараза, а он, как оказалось, смотрел на меня. Пришлось кивнуть, убрать телефон и подойти. Разговор поначалу принял дежурный оборот.

– Завтра остановка в Y. Интересно, разрешат нам выйти на перрон, размять ноги?

– Вряд ли. Мы же прошли паспортный контроль, так что ногам нашим китайскую землю больше не топтать. Запрут в вагоне, пока поезд стоять будет. Хорошо, я не курю, а то бы взвыл – ведь здесь не разрешают?

– Я курю. И уже страшно мучаюсь. В нашем вагоне нельзя, можно в других, но они же не международные, туда не попасть. Мы взаперти.

– Поезд-ловушка!