— Когда?

Ванесса склонилась над столом и, казалось, внутренне сломалась.

— После того как мы занимаемся любовью. Так обычно делал мой отец. Он наказывал меня таким образом после того, как занимался со мной сексом. Теперь я делаю это сама. Я не знаю почему.

Дэнни поморщился.

— Ты наказываешь себя за распущенность?

— Думаю, что да. Самое забавное: мне это необходимо, чтобы очистить душу.

— В этом нет необходимости. Ванесса. Ты не совершаешь ничего дурного.

Она взглянула на Дэнни и улыбнулась.

— И это говорит человек, который каждый раз после секса идет исповедоваться.

Дэнни старался говорить спокойно.

— Это совсем другое дело. По крайней мере я себя не калечу. Если тебе действительно плохо, почему бы не пойти на исповедь вместе со мной?

— Для священника это был бы незабываемый день. Выслушивая наши скабрезности, бедняга метался бы от кабинки к кабинке и пытался бы скрыть возбуждение.

Шокированный Дэнни чуть не подавился супом.

— Нельзя так говорить о священниках.

— Не будь наивным, Дэнни, они ведь тоже мужчины, не так ли? Тем не менее я постараюсь с этим покончить — ненавижу находиться в зависимости от чего бы то ни было. Но это будет непросто. Я не всегда могу контролировать свои действия. Пожалуйста, не говори ничего Дейву.

Дэнни подумал, что про подожженную кровать Дейв уже знает, а то, что она мазохистка, со временем сам обнаружит. Но Дейв точно не потерпит, если он начнет вмешиваться в его дела. И Дэнни решил ничего не говорить.

— Мой рот на замке.

Ванесса улыбнулась.

— Спасибо, Дэнни.

Они еще поговорили о Дейве, о себе и создавшемся положении и в конце концов пришли к выводу, что все сложилось как нельзя лучше. Суповые тарелки были убраны, и на столе появились вторые блюда. Дэнни занялся телятиной, не задумываясь о молочных телятах, из мяса которых было приготовлено его блюдо. Он не любил глубоко проникать в суть вещей. Ванесса ела форель, гадая, сколько времени прошло с тех пор, как эта рыба резвилась в чистых струях канадского ручья. Она была из тех женщин, которые всегда любят заглянуть за сцену.

— Ты католичка? — спросил Дэнни.

— Бывшая.

— Чур меня, адский пламень, — машинально пробормотал он и сразу же пожалел об этом. Снова, в который раз, он допустил оплошность и пытался исправить ситуацию. Дэнни был рад, когда пришло время попросить счет.

Они уже уходили, когда из кухни вышел Фокси и стал выговаривать Дэнни за то, что тот не зашел к нему. Дэнни сказал, что думал, будто Фокси не нравится, когда полицейские посещают его заведение, на что Фокси возразил, что некоторых он всегда рад видеть, если, конечно, они называют его Рэем. Фокси повел их к Клементине, но та была очень занята и только бросила через плечо: «Заходите почаще, всегда рада вас видеть».

Фокси заставил их выпить с ним бренди, и они разошлись только через полчаса. Разговор с Фокси привел Дэнни в хорошее расположение духа. Совсем не важно, что некоторые полицейские, как Фокси, ненавидят свою профессию: оставив службу, они по ней скучают.

Люди, думал Дэнни, — самые противоречивые создания на Земле. Ты даешь им одно, а они хотят другого. Приезжают в Огайо и сразу же начинают думать о Калифорнии. Перебираются, наконец, в Калифорнию и постоянно вспоминают Огайо. Вы принимаете их в клуб, а они хотят попасть в другой. Когда вы их исключаете, они только и помышляют, как бы вернуться. Дэнни вспомнил слова знаменитого альпиниста: «Когда я, холодный и голодный, взбираюсь на гору, мне хочется быть дома с женой, рядом с пылающим камином. Когда же я дома, то тоскую по горам…»

Рост Спэна был шесть футов и два дюйма. Великолепное, развитое за годы тренировок туловище и неказистые тощие ноги со стопами, размеру которых позавидовали бы многие женщины. Беда в том, что упражнения для ног он находил слишком скучными и все внимание концентрировал на развитии рук и торса, и потому стал похож на восклицательный знак. Когда его фотографировали, он требовал, чтобы ног не было видно.

Он пас семь девушек, одной из которых была Рита. Опекая их, он оставлял им не больше десяти процентов выручки. Следил за тем, чтобы к ним не приставали всякие уроды и извращенцы, хулиганы и бандиты. Он платил полицейским, патрулировавшим его участок, и много лет был осведомителем у лейтенанта, в свою очередь спасавшего его от внезапных облав. К тому же Спэну приходилось отстегивать часть денег местной мафии, гарантируя себе таким образом личную безопасность. С честными полицейскими он не мог договориться и только жаловался им, что подвергается расовой дискриминации из-за черного цвета кожи. В действительности африканских корней у него не было. Родители Спэна приехали с острова Святого Маврикия, но благодаря годам, проведенным под кварцевой лампой, он вполне сходил за черного. На вопрос о странном оттенке кожи он отвечал, что кто-то из его предков был белым.

Как и все сутенеры, Спэн больше всего заботился о своей репутации. Он изучал походку, одежду и манеры своих коллег с основательностью, которая, занимайся он наукой, принесла бы ему славу. Все, что грозило испортить его репутацию, вызывало у него страх и ненависть.

Известие о том, что одна из девушек собирается оставить его, чтобы жить с полицейским, привело его в ярость. Он отдавал этим девкам лучшие годы жизни не затем, чтобы они уходили от него. Спэн пытался подольститься к Рите, убеждал ее и, наконец, пообещал вырезать на ее лице свое имя. Это, казалось, подействовало.

Вечером он, как обычно, пришел в спортзал и с мрачным видом стал ворочать тяжести. Выше пояса он выглядел как Арнольд Шварценеггер, а ниже — как Стэн Лорел, что не мешало ему пользоваться уважением среди себе подобных — он считался человеком, с которым можно иметь дело. Чтобы поддержать свою репутацию среди мелких торговцев наркотиками, сутенеров, мошенников и прочих подонков, Спэн был готов страдать, даже умереть. Его репутация вместе с привычкой широко тратить деньги составляла смысл его жизни.

Закончив тренировку, Спэн принял душ и зашел в свой любимый туалет. Он мирно сидел, напевая песенки из мюзикла «Целуй меня, Кэт», когда от сильного удара дверь в кабинку слетела с петель.

— Какого черта?.. — заорал Спэн и потянулся рукой вниз, где в кармане спущенных штанов лежал нож.

— Не двигайся, Спэн.

Полицейский (Спэн узнал его, это был Брат Тук) стоял перед ним с пистолетом в одной руке и фотоаппаратом в другой.

— Застрелить меня собрался? — вскинулся Спэн.

— Нет, если будешь делать все, что я тебе скажу. Медленно подними руку и спусти воду.

Туалет был почти музейным экспонатом: с бачком, подвешенным над головой, и свисающей цепочкой. Спэн попробовал встать, но Брат Тук махнул рукой.

— Сидя.

— Что, черт возьми, это значит?