Я : Вы были дружны с сестрой? Какая у вас разница в возрасте?

Дубинин : Я всё время говорю, что мы с Люсей шли параллельными курсами. Мне тогда было семнадцать, ей – двадцать. Я тоже считал себя студентом, но у меня была своя компания, а у сестры – своя. Даже подружек ее толком не помню. Но вот что странно: в Лениногорске, на первые свои заработанные деньги, я почему-то решил купить подарок… Люсе. Приобрел для нее первый советский малогабаритный приемник «Турист».

Я : Только дарить его было уже некому.

Дубинин : Когда вернулся в Свердловск, на вокзале меня встретили мама с папой. Тут я окончательно убедился: что-то случилось. И когда они рассказали мне, что пятерых уже похоронили, стало ясно – надежды на чудесное спасение Люси нет.

Я : Мне довелось прочитать показания вашего отца – он был очень мужественным человеком и смело высказывал свое мнение.

Дубинин: Не забывайте, что Сталина в то время уже не было, 1959 год – время хрущевской оттепели. Тогда все как будто вдохнули свободы. Кстати, отец до самой смерти оставался ярым нелюбителем Хрущева, потому что считал его одним из виновников гибели своей дочери. И мама, и отец умерли достаточно рано: он – в 1967 году, она – в 1980-м. Я считаю, что это связано с потерей Люси.

Я : Что говорили ваши родители о причинах гибели? Какие высказывали догадки?

Дубинин : Мама без конца повторяла: «Ракета, ракета». Кстати, именно в то время мама работала секретарем Семихатова, нынешнего академика. В том самом заведении, которое тогда называли башня .

Я : Вы тоже придерживаетесь «ракетной» версии?

Дубинин : Я бы сказал немного иначе. Совершенно точно, что ребята из группы Дятлова, среди которых была моя сестра, погибли в результате неудачных испытаний какого-то оружия. А вот что это было за оружие: бомба, оружие страха или еще что-то, – не знаю. Также я не уверен в том, что ребятам помогли умереть, хотя, конечно, в то время такое вполне могло произойти – государство строго хранило свои секреты. Для меня самое страшное, если подтвердится версия зачистки…

Я : На одежде вашей сестры обнаружено значительное количество радиоактивных веществ. Этот факт и подвел вас к мысли о том, что причиной гибели непременно были военные испытания?

Дубинин : На ней был свитер Кривонищенко, по-моему. Говорили, что раз Юра работал в секретном институте, связанном с физикой, то и частицы всяких вредных веществ могли остаться на его одежде. Хотя мне кажется, что он вряд ли ходил на работу и в зимний поход в одном и том же свитере. Еще есть одна версия, довольно складная, не помню уже, кто ее высказал. Дескать, когда произошел взрыв, то болванка ракетная прокатилась по склону и придавила последних четверых. Отсюда – страшные переломы и травмы…

Я : Вопрос очень больной, но я не могу его обойти. Что вы думаете по поводу отсутствия языка у Люси?

Дубинин : Я узнал об этом совсем недавно. Непонятно, но я не придаю этому особого значения. Есть более странные вещи – например, цепочка следов, тянущаяся по снегу. Если бы, как предполагалось следствием, дятловцы несли кого-то пострадавшего, то были бы совсем иные следы – будто волокли волоком. Ну кто бы стал нести тяжелого взрослого человека по воздуху?..

Много непонятного.

Я : Вы были на похоронах сестры?

Дубинин : Да, но они проходили уже не при таком количестве народа, как в марте, когда хоронили первых найденных. Последние четверо были в закрытых гробах, их даже родственникам не показали. Папа, правда, как-то пробился, за пару дней до похорон увидел дочь. И сказал нам с мамой: «А вам смотреть не надо».

– Идите обедать, – позвала нас Татьяна, жена Игоря Александровича, и мы отправились за стол. Вадик, правда, пытался отказаться, но его жалкие доводы никто слушать не стал.

– Если нужно, я могу дать вам Люсины записные книжки, – сказал Игорь Александрович. – Я готовился к нашей встрече и перечитал их заново. Там есть дневник, бывший с Люсей в походе – в том самом, последнем. И там в конце – одна любопытная вещь… Сами увидите.

Дубинин принес стопку записных книжек – с истертыми корочками и ветхими страницами, исписанными карандашом и чернилами.

Объевшись, будто клопы, мы с Вадиком смотрели, как хозяйка разливает чай и режет торт. Торт – роскошный, с названием «Пятерик».

– Потому что он из пяти компонентов, – сказала Татьяна.

Я вновь подумала о том, что мне бы хотелось иметь таких родственников, как Дубинины. Но постеснялась им об этом сказать.

Мы просидели здесь еще час, я листала старый семейный фотоальбом – китайский, с инкрустацией на обложке и папиросной бумагой между страниц. С некоторых снимков на меня смотрела Люся – сначала крошечный ребенок, потом девчушка, девочка, девушка: с мамой и папой, с Игорем, с друзьями и одноклассниками, на отдыхе, в походах, в школе. Я всюду безошибочно узнавала ее милое личико.

– Люся занималась в школьном драмкружке, – сказал Игорь Александрович, – она очень этим увлекалась. И как-то раз ей досталась роль Снежной королевы. Я потом много видел всяких фильмов по Андерсену – но ни одной Снежной королевы лучше Люси не было. Она так здорово передала этот ледяной характер…

Игорь Александрович замолчал.

По страшным березовским колеям мы ехали обратно в Екатеринбург.

– Сейчас пять пятнадцать, – сказал Вадик. – Я съезжу по делам и ровно в девять, к гонке, буду у тебя.

Возле железнодорожного переезда мы снова встали. На этот раз тетка в оранжевой тужурке остановила нас не зря – издалека слышалось громыхание и пристукивание. Из темноты вырастал поезд.

– Товарняк, – заметил Вадик и полез в карман за бумажником. – Если товарняк идет, значит, надо держаться за денежку. Тогда будут деньги – их поезд привезет. – Смутился. – Меня племянник научил.

Мы сидели в темноте и держались за денежку, каждый со своей стороны, а прямо перед нами мелькали вагоны неизвестного груза и назначения.

– Три с половиной часа – не так уж и много, – сказала я свеженакормленному Шумахеру и открыла первую из Люсиных записных книжек. Мне, конечно, хотелось заглянуть в последний дневник, но это было бы неправильно. Нечестно.

Первая книжечка оказалась Люсиным песенником. В самом деле, ведь все туристы пели под гитару у костра, узнавали и разучивали новые песни, вот и Люся записывала куплеты-припевы в коричневый блокнотик. Сейчас он совершенно облезлый, а в 1959-м, наверное, скрипел от собственной новизны и блестел корочками.

Края строчек, написанных бирюзовыми чернилами, поплыли, но текст разобрать можно. Кстати, это и не чернила никакие, а химический карандаш – были раньше такие. Я хорошо помню, как мы с братом в детстве муслили грифель химического карандаша, чтобы рисовал ярче.