Она заходит в покинутые номера с любопытством и надеждой обнаружить что-то кроме недопитых бутылок, недоеденных пакетиков арахиса, забытых лекарств и щеток, иногда она сохраняет вещи, неиспользованные тампоны, ручки, конверты, они лежат несколько недель в коробке для забытых вещей в холле, потом, случается, она берет оттуда тампон, если надо. Она надеется обнаружить что-то большее, что-то личностное, решающее, указывающее на поворотный пункт в жизни, но ничего не находит. Забытое письмо, или начатое письмо, или выкинутое письмо, указывающее на самое главное, чтобы понять, что за человек его писал и чем он отличается от других. То, что они сами бы о себе рассказали, если бы были откровенны и на рассказ была бы не неделя, не час, а десять минут. Нет книг, которые они собираются когда-нибудь написать о жизни. Точка. Нет ничего. Ни дневников или записок, даже в дешевых бестселлерах в бумажном переплете, оставленных гостями, нет карандашных пометок или загнутых уголков, хотя, судя по обложке, речь в книгах должна идти о смерти, предательстве и любви — о главных жизненных вопросах, даже восклицательных знаков нет на полях. Никакого оружия, никаких пистолетов, нет даже маленькой склянки с ядом, спрятанной в кармане. Ни Корана, ни Библии, никаких приспособлений для изготовления бомбы, ни кассет, ни дискет или дисков с подозрительным содержанием, ничего значимого, и у нее возникает ощущение, будто они носят свои особенности, словно эти особенности не оставили никаких следов ни в них самих, ни в их окружении, словно и не было этих особенностей вовсе.

Ни одного стихотворения. Ни одной рифмы. Никаких следов ночной жизни наподобие ее собственной. Чем же они занимаются? Прячут свою личность, запирают на замок или носят во внутреннем кармане, в вечерней сумочке или большой пляжной сумке?

Она заходит в комнату и срывает подушку. Ничего. Стаскивает грязное белье и заглядывает под матрас. И здесь пусто. Ничего нет в дорожной сумке на полу, ничего во внутреннем кармане костюма в шкафу, ничего не спрятано между сложенным нижним бельем или в боковом кармашке закрытой косметички, и ее охватывает легкое одиночество.

Как же они живут, что делают? Ничего? Почему мысль об этом так пугает? Она не может ухватить что-то главное. Не может найти. Когда-нибудь найдет. Надо подождать.

Сванхильд заходит со свежим номером газеты и показывает на станицу частных объявлений.

«Бывшему ректору института Траной исполнилось 80 лет. Юбилей отпраздновали широко всей семьей, друзьями, новыми и старыми коллегами во вновь открывшемся пансионате Грепан в прошлую субботу».

Она все еще стоит с газетой в руках, и тут звонит телефон, заказывают свадьбу на шестьдесят гостей, двадцать останутся на ночь, телефон звонит снова: радость никогда не приходит одна. Звонит Будиль — подруга с автобусного путешествия по Европе, — она закончила курсы трезвости, организованные Фанни Дакерт и оплаченные работодателем — Королевским театром, она не пьет уже два месяца и чувствует себя не очень хорошо, может быть, ей поможет морской воздух?

Они готовят свадьбу. Агнес и Ада радуются и предвкушают. Девочки говорят о ней беспрерывно и представляют, как все будет. Не зная, что Нина слышит, они говорят о свадьбе так, словно это самая великая из всех историй. Словно знают ее наизусть. Им не нужно никакого предисловия. И вот свадьба будет здесь, скоро, они смогут увидеть ее живьем. Они играют в жениха и невесту, стоящих перед алтарем, не подозревая, что Нина наблюдает за ними. Так сильна у людей тяга к тому, чтобы любящие обрели друг друга, что по кинозалам проносятся сочувственные вздохи. Публика узнает любящих, ведь любовь такое глубокое, редкое и при этом свойственное всем чувство, что на экране ее распознаешь сразу. Как только видишь увеличенный камерой любящий взгляд, а потом и все лицо любимой в кадре, начинаешь мечтать, что когда-нибудь и на тебя так посмотрят. И каждый привязан к своей любящей паре глаз, как к мачтам на ночных кораблях, проходящих в море мимо друг друга. Одного взгляда довольно, и мы требуем: «Меняй курс, поворачивай течение! Потопи старое, уставшее плавсредство, мешающееся на пути, сломай цепи, перейди границы, срази противников, задержи самолет, чтобы любящие наконец смогли упасть друг другу в объятия!»

И вот свадьба будет здесь.

Ада и Агнес играют в супружескую пару, Нина улыбается. Они даже не подозревают, кто женится, они их никогда не видели, но это ничего не значит, они просто играют на стороне любви. Им не нужно пережить это самим, им не нужно любить или быть любимыми, чтобы радоваться любви вообще и превозносить ее, в мире хватает любви и любящих, чтобы вызвать их ликование. И вот свадьба будет здесь, они смогут все подготовить для любви и счастья, радости и желания!

Родители жениха и невесты, сами тоже с новыми мужьями и новыми женами, заезжают с проверкой и привносят смятение. Сначала будет венчание в церкви. Или церемония в ратуше. Или на лужайке между морем и домом. Или на пристани. Или, может, их кто-нибудь отговорит? Она что, беременна?

Нина, Агнес и Ада следуют за ними с ручкой и блокнотом. Четыре женщины и трое мужчин, которые не говорят друг с другом, они обращаются к Нине все разом и, не достучавшись до нее, взывают к Агнес и Аде, непрерывно, лихорадочно выдвигают свои предложения:

— Креветочный коктейль! Запишите!

— Копченый лосось, запишите!

— Паштет из морского черта с каперсами, мы ели такой в Париже, Арне и я.

Нина записывает, ей нужны деньги, уже прошло четыре дня сверх оговоренного времени для предоплаты.

— Тогда-то мы и поняли, сначала Арне, а потом я.

— Что?

— Омары! Запишите!

— Бывает, их трудно достать.

— Ну тогда подойдут крабы.

— Камбала со шпинатом, пожаренным в масле, мы ели это в Париже, вместе с Арне.

— Ага.

— Знаете, он был раньше помолвлен, жених, мой пасынок, с Ольгой.

— Ага.

— Да, да, — объясняет муж, — если встретишь Ольгу в Норвегии — это ничего, но Ольга в Париже обязательно русская.

— Вот именно, — кивает его жена, — она отличалась оригинальностью и вообще была какой-то особенной.

— Ага.

— Она была интересной, загадочной, очень привлекательной, но ее было так трудно понять.

Мать жениха оттаскивает Нину и возбужденно шепчет ей на ухо:

— Одно дело, он развелся со мной, но жениться вот на этой! Сама говорит о Париже и хочет казаться такой модной, но из всех причесок в мире выбрала самую неподходящую, впрочем, и другие бы ей не подошли. От того, что ты моложе, легче не станет, коли у тебя вкуса никакого, согласны? Записали лимонное суфле?

— Карамельный пудинг!

— Подумайте только, как я могла за него выйти? А? Но я была совсем девчонка, которой подарили тепло, и я расцвела и расправила крылышки.