— Но не боись, Алексей, — подмигнул Сухарев, — до этого не дойдет.

Утром нагрянули Маргарита Тихоновна, Пал Палыч, Оглоблин и Ларионов и еще трое незнакомых мне широнинцев: Вадик Провоторов, Гриша Вырин и Марат Андреевич Дежнев. Значительный эскорт объяснялся тем, что всемером они доставили Книгу Памяти, которую мне церемонно вручили для прочтения.

Новопришедшие и Луцис задержались, а остальные ушли. Если бы не сложенные в прихожей топоры и перевязь с двумя саперными лопатками, все говорило бы о людях вполне мирных. Марат Андреевич Дежнев был врач-травматолог, высокий черноволосый мужчина лет под пятьдесят. Он сразу извинился, сослался на усталость после дежурства и пошел отсыпаться в спальню. Рядом с собой он положил укороченную на четверть шашку в потертых, обломанных на конце ножнах, которую он, как выяснилось, прятал в штанине.

Вадик Провоторов, маленький и коренастый, с фигурой борца и чуть свернутым набок носом, по профессии был архитектор, но работал охранником в зале игровых автоматов. Он попросил у меня отвертку и молоток, вывалил на кухонный стол десятка три металлических блях с высверленными по краям дырами, кучу мелких винтиков и заклепок, потом вытащил из своей турецкой клетчатой сумки широкую выкройку толстой грубой кожи и стал сноровисто прикреплять к ней бляхи. Позавчерашнее нападение Шапиро не сильно отразилось на его здоровье.

Гриша Вырин, электронщик по образованию, работал в частной фирме, занимающейся продажей бытовой техники. Внешне Гриша больше походил на уездного рок-музыканта в потертых джинсах, растянутом свитере, с длинными белобрысыми волосами, собранными в чуть засалившийся хвост. Он сутулился и выглядел очень худым, но когда сел за стол и чуть закатил рукава старого свитера, то показались мощные, жилистые, точно у моряка, предплечья.

Провоторов, Луцис и Вырин остались на кухне, я удалился в гостиную — читать Книгу.

С Громовым у меня не заладилось. Может, сказалось душевное переутомление прошедших суток и две бессонные ночи. Сама повесть была относительно невелика. В другое время я прочел бы подобного объема книгу в один присест, а теперь бился над ней третий час, не одолев даже половины.

Сюжет был следующим. Главный герой, корреспондент столичной газеты Митрохин, сорокалетний человек, обремененный семейными и творческими неурядицами, отправляется в дальнюю командировку — собирать материал о хозяйствах уральского региона. Митрохин на месяц поселяется в доме председателя Фомичева. Корреспондент добросовестно обходит с блокнотом все совхозные закоулки — фермы, коровники, опытные станции, новую школу, знакомится с замечательными людьми, энтузиастами своего дела, такими, как учитель Никодимов, создавший на базе машинно-тракторной станции кружок конструирования сельскохозяйственных машин. Кружку не хватает средств воплотить в жизнь совместное изобретение самого Никодимова и учеников.

«— Просто для транспортировки зерна надо выпускать специальные машины, — упрямо повторял Никодимов, едва поспевая за широким шагом председателя. — Точнее, не машины, а цельнометаллические бункера, они устанавливаются на ходовую часть „камаза“ или „зила“. Зерновоз сможет прямо от комбайна везти зерно на элеватор без промежуточной сортировки. Бункер-то герметичный, значит, сохранность зерна не зависит от ветра, состояния дороги или ее протяженности.

Фомичев задумался:

— А как с непогодой быть? Она же нередко увлажняет хлеб в валках и зерно на токах. Погорит твое зерно. Правильно я говорю, товарищ Митрохин?

Тот промолчал, и Фомичев воспользовался паузой по-своему:

— Вот, и пресса со мной согласна.

— А в нашем зерновозе этого не произойдет, — не сдавался Никодимов. — Бункер будет разделен на две равные по объему камеры. Если зерно влажное, то его ссыпают в одну камеру, а в движении оно пересыпается в другую, пустую. При этом зерно подсушивает теплый воздушный поток, отделяются полова и сорные частицы…

— У тебя, Юрий Викторович, что? — с подковыркой спросил Фомичев и сам ответил: — Правильно, кружок конструирования и станция юных техников. Вот ими и занимайся. Твой чудо-зерновоз лишь мечта!

Никодимов остановился, замерли поодаль и Генка с Андрюхой. Павел Дмитриевич посмотрел на отставшего Никодимова, вдруг совсем по-мальчишески подмигнул загрустившим ребятам и бросился вдогонку за Фомичевым:

— А вы напрасно отказываетесь от предложения Никодимова. Я вот сам видел модель, отлично работает. Отчего бы не попробовать, а я про это напишу большую статью. Если получится, обязательно прославите совхоз на всю страну, разве плохо?

В глазах председателя зажглись радостные смешинки, хорошо знакомые Митрохину:

— Ну, ладно, пробуйте! Уверен, все должно получиться, обязательно должно!»…

Я добросовестно пытался читать и терпел фиаско. Глаза поскальзывались на первой строке, я стремительно падал с верха страницы вниз, точно с крыши, абзацы мелькали, как этажи, и прочитывался только фундамент: «Митрохину нравились упорство и настойчивость учителя — другой давно бы уже отступил, счел пустячной всю эту затею, а Никодимов все чего-то ищет, изобретает и, главное, верит в успех.»…

Я отложил непрочитанную книгу и выглянул в коридор. Из-за прикрытой двери кухни с мутным, словно полынья, стеклом доносился трехголосый разговор. В спальне изредка всхрапывал травматолог Дежнев.

На всякий случай я снял трубку телефона — гудка не было. А даже если бы и был гудок, куда я мог позвонить? В милицию? Эти люди расправились бы со мной до того, как прибудет помощь.

Я вышел на балкон. Фантазия сразу нарисовала картину — вот я цепляюсь за лохматые виноградные лианы, похожие на одичавшие веревки. Четвертый этаж, третий, второй — прыгаю, бегу к дороге, ловлю такси — очень быстро, и на вокзал. Оттуда первым поездом…

Возле пятого этажа ветки проступали на стене зеленой капиллярной сетью, тонкой и слабой. Они не выдержали бы моего веса. Можно было перебраться на смежный балкон, к соседям, но если бы те подняли крик, то раньше милиции там оказались бы дядины читатели.

— Алексей, ты уже? — вдруг раздался за моей спиной голос Луциса. — Прочел, да?

Я сказал правду:

— Еще не дочитал. Голова болит.

— Так нельзя, тебя же предупреждали про два условия, иначе не подействует! Ну все, теперь по-новой перечитывать, — закончил Луцис расстроено.

Я не хотел ему говорить, что меня больше волнует не Книга, а сатисфакция, на которой я обещал поприсутствовать.

Луцис ушел на кухню, а я вернулся в гостиную и по второму разу принялся за Книгу…

Если бы не предстоящая неизвестность, я бы наверняка справился с «Тихими травами». Но тревога, неотвязная, как зубная боль, сверлила душу и не давала сосредоточиться. Каждую минуту внимание улетучивалось, мысль, точно безмозглое насекомое, переползала со страницы на окно и дальше, растопырив крылья, уносилась в серое поднебесье.