Он остановился на углу, потому что устал от этих размышлений, постоянно перебиваемых одной и той же мыслью (он то и дело, неизвестно почему, думал о том, что пострадавший старик лежит сейчас на больничной койке, в окружении врачей, практикантов и медсестер, которые с дежурной любезностью спрашивают его имя, возраст и профессию, говорят ему, что ничего страшного, и, наверное, уже оказали ему необходимую помощь, сделав укол и наложив повязку), и решил осмотреться вокруг себя, поскольку любой перекресток любого города мог предстать для него в виде прекрасной иллюстрации к тому, о чем он думал, почти без усилий с его стороны. В кафе, укрывшись от холода (пришлось-таки войти и заказать стакан вина), несколько рабочих-каменщиков болтали у стойки с хозяином. Двое студентов за столиком что-то читали и делали выписки, и Оливейра видел, как они то смотрели на рабочих, то опять переводили взгляд на книги и тетради. И те, и другие смотрели друг на друга, будто каждый сидел в своей стеклянной коробке: посмотрят, уйдут в свое, снова посмотрят — и это все. В окне второго этажа, над крышей кафе, какая-то сеньора, видимо, что-то шила или кроила. Ее высокая прическа ритмично двигалась. Оливейра представил, о чем она сейчас думает, работая ножницами: о детях, которые вот-вот придут из школы, о муже, который заканчивает рабочий день в какой-нибудь конторе или в банке. Рабочие-каменщики, студенты, сеньора в окне, а теперь еще и клошар, который появился из-за угла переулка с бутылкой красного вина, высовывавшейся из кармана; он толкал перед собой детскую коляску, набитую старыми газетами, консервными банками, ветхим и грязным старьем, — видна была кукла с оторванной головой и сверток, из которого торчал рыбий хвост. Рабочие-каменщики, студенты, сеньора в окне, клошар, а в киоске, это уж просто для приговоренных к позорному столбу, — LOTERIE NATIONALE,[238] — сидит старуха в синих митенках и сером чепце или что-то вроде этого, из-под которого выбиваются пряди волос, TIRAGE MERCREDI,[239] сидит в безнадежном ожидании клиентов, грея ноги на угольной жаровне, запертая в этом вертикальном гробу, почти неподвижная и полузамерзшая, предлагает удачу и думает бог ее знает о чем, маленькие комочки мыслей, пережевывание одного и того же, как у всех стариков, — школьная учительница, которая угостила ее конфетами, муж, погибший на Сомме,[240] сын-коммивояжер, по вечерам окно мансарды, воды нет, суп на три дня, boeuf bourguignon,[241] которое дешевле бифштекса, TIRAGE MERCREDI. Рабочие-каменщики, студенты, клошар, продавщица лотерейных билетов, каждая группа и каждый из группы — в своей стеклянной коробке, но вот какой-то старик попадает под машину, и тут же все бегут к месту происшествия, живо обмениваются впечатлениями, критическими замечаниями, мнениями совпадающими и несовпадающими, до тех пор пока снова не начнется дождь и каменщики не вернутся к стойке бара, а студенты за столик, Иксы к Иксам, Игреки к Игрекам.

«Разорвать эту бесконечную бессмыслицу можно, только живя в бессмыслице, — мысленно повторял Оливейра. — Однако, че, я совершенно промок, надо бы поискать пристанище». Он увидел афиши Географического общества и укрылся от дождя под порталом здания. Лекция об Австралии, неведомом континенте. Встреча выпускников колледжа «Cristo de Montfavet».[242] Фортепианный концерт мадам Берт Трепа. Открыта запись на курс лекций о метеоритах. Станьте дзюдоистом за пять месяцев. Лекция о жилищном строительстве в Лионе. Фортепианный концерт начинался с минуты на минуту, и билеты стоили дешево. Оливейра взглянул на небо, пожал плечами и вошел. Он было подумал, не пойти ли к Рональду или в мастерскую к Этьену, но это лучше оставить для ночлега. Непонятно почему, ему показалось забавным, что пианистку звали Берт Трепа. Забавным было также и то, что он нашел убежище в концертном зале, чтобы хоть ненадолго отдохнуть от себя самого, — ироническая иллюстрация к тому, что он пережевывал, пока бродил по улицам. «Ничего-то мы не значим, че», — подумал он, протягивая сто двадцать франков к самому лицу старухи в окошечке кассы. Она дала ему билет в десятый ряд только в силу старческой зловредности, потому что концерт должен был вот-вот начаться, а в зале не было никого, кроме нескольких лысых стариков, нескольких бородатых и нескольких лысых и бородатых одновременно, по виду похожих на соседей или членов семьи, двух женщин сорока — сорока пяти лет, в поношенных пальто и с зонтиками, с которых ручьями стекала вода, и еще нескольких представителей молодежи, в основном парочек, которые громко спорили, толкались, шуршали фантиками от конфет и скрипели этими ужасными венскими стульями. Всего человек двадцать. Пахло дождливым вечером, большой зал промерз и отсырел, в глубине, за занавесом, были слышны приглушенные голоса. Кто-то из стариков закурил трубку, и Оливейра поспешил достать «Голуаз». Чувствовал он себя довольно скверно. В одном ботинке хлюпала вода, от запаха сырости и мокрой одежды его подташнивало. Он прилежно докурил сигарету до самого фильтра и погасил ее. В фойе нерешительно прозвенел звонок, и кто-то из молодых людей громко захлопал в ладоши. Пожилая капельдинерша в съехавшем на затылок берете и с макияжем, который она наверняка не смывала на ночь, задернула занавес у входа. Только тогда Оливейра вспомнил, что ему дали программку. На плохо отпечатанном листке бумаги с некоторым трудом можно было разобрать, что мадам Трепа, золотая медаль, исполнит «Три прерванных движения», автор Роз Боб (исполняется впервые), «Павану[243] в честь генерала Леклерка[244]», автор Аликс Аликс[245] (исполняется впервые для гражданских лиц), и «Синтез: Делиб — Сен-Санс», сочинения Делиба, Сен-Санса и Берт Трепа.

«Мать твою, — подумал Оливейра. — Вместе с этой долбаной программой».

У рояля появился непонятно откуда взявшийся господин с отвислым двойным подбородком и белой как лунь шевелюрой. Он был одет в черную пару и розовыми пальцами поглаживал цепочку, украшавшую затейливого фасона жилет. Оливейре показалось, что жилет был довольно засаленный. Раздались жидкие хлопки, инициированные сеньоритой в лиловом плаще и очках в золотой оправе. Модулируя голосом, необыкновенно похожим на голос попугая, старик с двойным подбородком предварил концерт вступительным словом, благодаря чему публике стало известно, что Роз Боб — бывшая ученица мадам Берт Трепа, что «Павана» Аликс Аликса была создана бравым офицером действующей армии, который скрывает свое имя под этим скромным псевдонимом, и что в обоих упомянутых произведениях используются в сжатой форме наиболее современные приемы музыкального письма. Что же касается «Синтеза: Делиб — Сен-Санс» (тут старик в экстазе закатил глаза), то это сочинение представляет собой квинтэссенцию современной музыки, одну из самых глубоких новаций автора, то есть мадам Трепа, которая назвала его «пророческий синкретизм». Эта характеристика справедлива в той мере, в какой музыкальный гений Делиба и Сен-Санса тяготеет к космосу, к интерфузии и интерфонии, парализованным чрезмерным индивидуализмом Запада и обреченным так никогда и не состояться в произведении высшего синтеза, если бы не гениальная интуиция мадам Трепа. В самом деле, благодаря своей сверхчувствительности она сумела уловить такие тонкости, которые ускользают от большинства слушателей, и, таким образом, взяла на себя благородную, хотя и тяжелую миссию стать медиумическим мостом, который может соединить двух великих сынов Франции. Будет не лишним заметить, что мадам Берт Трепа, помимо своей деятельности на посту преподавателя музыки, вскоре отметит серебряную свадьбу с занятиями композицией. Оратор не берет на себя смелость в кратком вступлении к концерту, которого публика, учитывая все вышесказанное, ждет с живейшим нетерпением, более глубоко анализировать музыкальное творчество мадам Трепа, как оно, несомненно, того заслуживает. Тем не менее, взяв на вооружение данную ментальную пентаграмму, те, кто будет слушать произведения Роз Боб и мадам Трепа впервые, смогут прийти к выводу, что их эстетика заключается в антиструктуралистских конструкциях, иначе говоря, это автономные звуковые ячейки, плод чистого вдохновения, связанные общим замыслом произведения, однако совершенно свободные от классических форм как додекакофонических, так и атональных (последние два термина он подчеркнул особо). Так, например, «Три прерванных движения» Роз Боб, любимой ученицы мадам Трепа, созданы под впечатлением, которое произвел на душу артистки звук громко захлопнувшихся дверей. И те тридцать два аккорда, из которых состоит первое движение, есть не что иное, как отражение этого звука, перенесенное в плоскость эстетики; оратор не претендует на открытие секрета, если поведает столь образованной аудитории, что техника композиции «Синтеза: Делиб — Сен-Санс» исходит из самых первоосновных, эзотерических источников творчества. Он никогда не забудет, как был удостоен высокой чести присутствовать во время одной из фаз синтеза, помогая мадам Трепа работать с рабдоманическим маятником над партитурами обоих великих мастеров с целью выявить те пассажи, влияние которых на маятник подтверждало потрясающую интуицию, присущую этой артистке. И хотя можно было бы еще много чего добавить к сказанному, оратор считает своим долгом удалиться, как только он поприветствует в лице мадам Трепа один из маяков французской духовности и примеров высокой гениальности, не понятой широкой публикой.