36

Проходит два дня прежде, чем я слышу о Тристе. Мне о ней говорит Миллисент.

Субботний вечер. Рори наверху, Дженна осталась ночевать в доме своей подружки. Раз они не могут меня видеть, я плюхаюсь на диван и задираю ноги на стол. Делать это в нашем доме запрещено — и мне, и детям. Но, когда Миллисент присаживается рядом со мной, она меня не попрекает.

И это заставляет меня мгновенно убрать со стола свои ноги. Уж слишком странная реакция жены.

— Что-то не так? — спрашиваю я.

Миллисент кладет свою руку мне на руку. И меня охватывает уже беспокойство. Даже паника.

— Миллисент, не молчи…

— Триста, — коротко бросает она.

— Что Триста?

— Мне позвонила ее сестра. Энди слишком потрясен и подавлен, чтобы с кем-нибудь разговаривать.

— Ее сестра? Зачем ей тебе зво…

— Триста совершила суицид.

Я трясу головой, как будто глаза ничего не видят. Как будто уши не услышали только что сказанных слов: Триста покончила жизнь самоубийством.

— Мне очень жаль, — говорит Миллисент.

Я сознаю, что это — правда, и внутри меня все холодеет:

— Я не понимаю…

— Судя по тому, что сказала ее сестра, этого не понимает никто. Особенно Энди.

— Как? — спрашиваю я.

— Она повесилась на штанге душа.

— О Господи!

— Я знала, что у них были проблемы. Но мне даже в голову не приходило, что Триста настолько удручена.

Миллисент понятия не имеет об истинной причине самоубийства Тристы — я ведь ничего ей о ней не рассказывал. Я ни разу не обмолвился жене, что Триста встречалась с Оуэном. И продолжала любить его даже в браке с Энди.

Мой ужин словно прожигает в желудке дыру. Я бросаюсь в ванную. Меня рвет. Миллисент останавливается в дверях, спрашивает, все ли в порядке. Я отвечаю «да», хотя снова ощущаю позывы к тошноте.

— Я просто переел, — говорю я жене.

Она подходит ко мне и щупает мой лоб; он теплый. Я сажусь на пол и, прислонившись к стене, машу ей рукой в знак того, что со мной все нормально.

Миллисент уходит. Я закрываю глаза, прислушиваюсь, как она роется на кухне в холодильнике, выискивая еду, которая могла спровоцировать у меня рвоту.

Мне хочется сказать ей, что еда тут ни при чем, что меня тошнит от нас самих. У нас есть дочь, которая ходила в школу с ножом, а потом отрезала себе волосы. Теперь умерла женщина. Не Наоми, а другая. Она умерла из-за Оуэна. Из-за меня. Ведь это я писал от его имени письма Джошу.

Миллисент прибегает обратно в ванную с пузырьком розового лекарства. Я опустошаю его, и меня снова вырывает.

* * *

Церемонию погребения проводит похоронное бюро Элтона. На том же кладбище, где была похоронена Линдси. Я не ходил на ее похороны, но читал о них. Линдси хоронили в закрытом гробу — из-за того, что с ней сделала Миллисент. Триста лежит в открытом гробу.

Энди — все еще ее муж, и все хлопоты по прощанию с ней он взял на себя. Зал большой, но все места в нем заняты. «Тристе было бы приятно узнать, что на ее похороны пришла куча народу», — мелькает у меня в голове. Собравшиеся облачены в свои лучшие черные костюмы. Кто-то явился, чтоб воздать последние почести усопшей, кто-то — просто поглазеть. Я пришел, потому что был обязан прийти.

Миллисент пришла вместе со мной, хотя она до сих пор не понимает, почему Триста покончила с собой. Этого никто не понимает. Несколько дней завсегдатаи клуба обсуждали ее разрыв с Энди, депрессию, финансовые проблемы. В любой момент она могла стать в их разгулявшемся воображении наркоманкой, алкоголичкой, нимфоманкой. А, может, она была беременна, но потеряла ребенка? Или была неизлечимо больна…

Похоже, никто не помнил, а, скорее всего, даже не знал, что лет двадцать назад Триста встречалась с Оуэном Оливером Рили.

На похоронах присутствует сестра покойной — брюнетка, крупнее Тристы. Она рассказывает, что Триста нянчила ее, пока родители работали, — кормила ее, стирала пеленки, а потом и одежду.

— Мы выросли на другом конце города. Триста не всегда жила в Хидден-Оуксе.

Это звучит как упрек. Младшая сестра Тристы до сих пор живет на другом конце города. И она ни словом не обмолвливается об Энди.

Следом держит речь одна из подруг Тристы — такая же стройная и светловолосая. Она долго и утомительно рассказывает о том, что Триста всегда была готова выслушать, посочувствовать и помочь и энергично бралась за любое новое дело.

Последним выступает Энди. Он постригся с тех пор, как я его видел в последний раз. И одет он не в тренировочный костюм, а в строгий черный смокинг. Энди вспоминает о том, как он познакомился с Тристой. Она тогда проходила неоплачиваемую стажировку в музее, все еще надеясь найти работу со своим дипломом историка искусств. Энди пришел в музей на благотворительный вечер, и их дорожки пересеклись у одной из скульптур. Триста рассказала ему о ней.

— Я был заворожен ею. Тем, как она говорила и что она говорила, даже тоном ее голоса. Я не могу подобрать другого слова. Триста была обворожительна, — Энди запинается, борется со слезами, но потом всхлипывает.

Никто не шевелится.

Я оглядываюсь по сторонам. Меня снова тошнит.

К Энди подходит его брат и шепчет что-то ему на ухо. Сделав глубокий вздох, Энди берет себя в руки. И продолжает говорить. А я раздумываю над тем словом, которым он охарактеризовал Тристу, — «обворожительная».

Когда Энди заканчивает свою речь, все направляются за гробом Тристы до могилы — сказать ей последнее «Прощай». Точнее, почти все. Лишь некоторые гости не решаются последовать за гробом. Мы с Миллисент идем.

Гроб сделан из такого темного дерева, что кажется почти черным. А внутренняя обивка персиковая, очень нежного оттенка. Этот цвет как нельзя лучше подходит белокурым волосам Тристы и абрикосовой губной помаде. Тристе идет этот цвет, и я радуюсь тому, что кто-то угадал, как ее надо загримировать.

А вот наряд Тристы совсем не вяжется с ней. Темно-синее платье с длинными рукавами, на шее нитка жемчуга, в ушах сережки-гвоздики, тоже с жемчугом, — все это не в стиле Тристы. Такое ощущение, будто кто-то купил этот комплект накануне погребения, потому что решил, что ее нужно похоронить в чем-то величаво-торжественном, а не в том, во что она любила наряжаться.

Это меня расстраивает. Мне не по душе мысль о том, что Триста будет пребывать в вечности в