Чипс Кэмпбелл, который до сих пор ничего не знал о работе или местонахождении Аша и полагал, что он находится в Пуне на курсах, согласился с генералом, хотя выразил мнение, что бедному малому крупно не повезло.

– Можете свалить всю вину на меня, – сказал генерал Сэм. – Скажите ему, что выполняете мой приказ. Собственно, так оно и есть. В любом случае до возвращения Дженкинса вы являетесь начальником Пелам-Мартина, а я – вашим начальником; и сейчас идет война. Теперь слушайте…

Аш воспринял новость стоически. Она стала для него сильным ударом, но он ничего не мог поделать. Он был строевым офицером и сам вызвался выполнять эту работу, а потому сохранял бесстрастный вид, пока Уиграм, которого Кэмпбелл послал встретиться с ним на берегу реки (якобы случайно, во время вечерней конной прогулки), подробно инструктировал его относительно характера информации, нужной генералу, наилучших способов передачи сведений и прочих относящихся к делу вопросов…

– Ты не представляешь, как мне жаль, – сказал в заключение Уиграм. – Я пытался уломать Чипса походатайствовать за тебя перед генералом, но он говорит, это пустая трата времени, и он прав. Да, кстати, генерал считает, что тебе следует как можно скорее покинуть Джелалабад и по-прежнему использовать Кабул в качестве опорного пункта, потому что рано или поздно мы возьмем этот город – разумеется, если прежде афганцы не закричат: «Сдаемся!»

Аш кивнул, и той же ночью Зарин увиделся с ним у городской стены, где они встречались накануне, и после короткого разговора проводил взглядом друга, уходящего в темноту размашистой пружинистой походкой горца. А на следующий день Уолли со своими соварами вернулся в Джелалабад. Но к тому времени Аш уже находился почти в двадцати милях от города, в горах за Гандамаком.

Вышеописанные события происходили в начале января, еще до того, как начались метели и перевалы завалило снегом. К концу месяца письмо, отданное Ашем Зарину, окольными путями дошло до дома Фатимы-бегумы в Аттоке, а через три дня Анджали выехала в Кабул.

Эти три дня были беспокойными. Бегума и Гулбаз пришли в ужас от одного только намерения Анджали совершить подобное путешествие: в такое время года – и в военное время! – ни о чем подобном нельзя даже и думать. И безусловно, они этого не допустят, ведь на одинокую женщину, путешествующую по дикой стране, непременно нападут бадмаши, головорезы и разбойники.

– Но я буду не одна, – сказала Анджали. – Меня защитит Гулбаз.

Гулбаз заявил, что решительно не желает участвовать в столь безумной затее и что Пелам-сахиб оторвет ему голову, коли он на нее согласится, – и правильно сделает. Тогда Анджали сказала, что поедет одна.

Если бы она неистовствовала и рыдала, возможно, им было бы легче справиться с ситуацией, но Анджали сохраняла полное спокойствие. Она ни разу не повысила голоса и не ударилась в истерику, просто сказала, что должна находиться рядом с мужем. Да, она согласилась на шестимесячную разлуку, но еще полгода – или даже больше – она не вынесет. Вдобавок теперь, когда она свободно говорит на пушту и может сойти за афганскую женщину, она не будет для него ни источником опасности, ни обузой, а что касается опасности для нее самой, то разве в Афганистане ей не будет гораздо спокойнее, чем в Индии? Здесь никогда нельзя быть уверенным, что какой-нибудь бхитхорский шпион не выследит и не убьет ее, но ни одному бхитхорцу не придет в голову пересечь границу и сунуться на племенную территорию. Она уже знает, что муж нашел в Кабуле пристанище в доме одного друга Авал-шаха, сирдар-бахадура Накшбанд-хана, а потому знает, куда ехать, и они не в силах удержать ее.

Они пытались удержать, но безуспешно. Бегума, обливаясь слезами, заперла Анджали в комнате и поставила Гулбаза сторожить в саду на случай, если узница попытается сбежать через окно (правда, даже если бы ей удалось спуститься на землю, она не сумела бы перелезть через высокую стену, окружающую сад). В ответ Анджали отказалась пить и есть, и через два дня бегума сдалась, осознав, что столкнулась с решимостью, даже превосходящей ее собственную.

– Простите меня, бегума-сахиб, милая тетушка… Вы были так добры ко мне, а я отплатила вам тем, что причинила столько беспокойства. Но я умру от страха, коли не поеду, ибо я знаю, что он рискует жизнью и умрет мучительной медленной смертью, если кто-нибудь его предаст… а меня не будет рядом. И я не буду знать еще много месяцев или даже лет, жив он, или умер, или же томится в заточении в какой-нибудь ужасной темнице, изнемогая от холода, голода и телесных страданий… как некогда томилась я. Я не в силах вынести этого. Помогите мне поехать к нему и не вините меня слишком сильно. Разве вы не сделали бы того же самого для вашего мужа?

– Да, – признала бегума. – Да, я бы сделала то же самое. Непросто быть женщиной и любить всем сердцем. Мужчинам этого не понять – они любят многих и находят наслаждение в опасности и войне… Я помогу тебе.

Лишившись поддержки бегумы, Гулбаз был вынужден сдаться под давлением обстоятельств, равносильных шантажу, потому что он никак не мог допустить, чтобы Анджали-бегума путешествовала в одиночестве. Она даже не пожелала узнать, что думает на сей счет Аш, и дождаться от него ответа, на что наверняка потребовалось бы много недель: хотя Зарин сумел тайно переслать письмо из Афганистана, никто в Аттоке не имел возможности срочно отправить послание в Афганистан, и даже Зарину в Джелалабаде было бы трудно связаться с «Саидом». Вот так и получилось, что они выехали в Кабул на следующий день, не взяв с собой почти ничего, кроме провизии, небольшой суммы денег да драгоценностей из приданого Джали, которые Аш забрал из чатри возле площадки для сожжения в Бхитхоре.

Бегума раздобыла афганское платье, овечью поштину и гилгитские сапоги для Анджали и поручила Гулбазу купить на базаре двух кляч, которые в состоянии везти на себе седоков, но не вызовут интереса или зависти даже у самого жадного афганца. Сама она не стала ложиться спать в обычный час, чтобы проводить этих двоих, потихоньку покинувших дом ночью, как в свое время сделал Аш. Закрывая за ними маленькую боковую калитку, она вздохнула, вспомнив свою юность и красивого молодого мужчину, который много лет назад привел ее в этот дом в качестве новобрачной и которого она так горячо любила. «Да, я поступила бы точно так же, – подумала бегума. – Я буду молиться, чтобы она благополучно добралась до Кабула и нашла там своего мужа. Но погода скверная, и, боюсь, путешествие будет трудным».

Путешествие оказалось даже труднее, чем опасалась бегума. В дороге они потеряли одну из лошадей – животное оступилось на узкой тропе, представлявшей собой лишь выступ на скале, упало в ущелье с высоты трехсот футов и разбилось насмерть. Гулбаз, рискуя жизнью, на сильном ветру спустился по предательски скользкому ледяному склону, чтобы забрать переметные сумы, так как они не могли бросить съестные припасы, в них содержавшиеся, и здорово попотел, пока карабкался с ними наверх. Позже они дважды задерживались на несколько дней из-за сильных метелей, но молитвы бегумы были услышаны: через две с лишним недели пути Анджали и Гулбаз благополучно добрались до Кабула и, постучав в дверь дома на тихой улочке рядом с Бала-Хиссаром, нашли там Аша.