замялся, – я решил, что не поеду с вами дальше. Думаю остаться в Лондоне. Мечтаю, понимаешь, театр свой создать, но не такой, чтоб на колёсах, а постоянный, в центре города. Уже название придумал и местечко присмотрел. Есть там один пустырь, неподалёку от заведенья Йогена… Ты не знаешь, где это, тебе без разницы. Но для начала мне нужно хоть немного денег. Перстень я могу продать и так, а эта стрела… ну, это всё, что у меня осталось. Я сам её сделал.

Жуга повертел стрелу в руках. Наконечник матово серебрился. Вильям был прав – стрела ему и правда была ни к чему.

– Я дам тебе за неё десять талеров, – сказал он. – Это немного, но больше я не могу. Если цена не устраивает, можешь оставить её у себя, но не думаю, что она тебе пригодится.

Вильям сглотнул.

– Согласен.

Травник отсчитал деньги и спрятал стрелу в мешок. Завязал горловину. Вильям ждал.

– Чего ещё?

– Как ты думаешь с ней поступить?

– Спрячу, – помолчав, сказал Жуга. – Хотя, по правде говоря, мне ужасно хочется бросить её за борт. Хочется, но я не брошу.

– Почему?

– Вдруг в кого-нибудь попаду. Как-нибудь после…

* * *

…после сытной еды, в тепле травника клонило в сон. Усилием воли поборов дремоту, он встряхнулся, встал и подошёл к камину. Постоял, грея руки, обернулся и внезапно встретился взглядом с серыми глазами Ашедука. Гном невозмутимо затянулся трубкой, выдохнул клуб дыма.

Он был похож на человека, этот странный гном – пропорциями, ростом, даже цветом глаз, которые нисколько не напоминали выцветшую берсень, как у других тангаров. Лишь в чертах лица просматривалось некое несоответствие, да ещё, пожалуй, ноги были коротковаты. Под плащом виднелся пояс, изукрашенный богатыми камнями и шитьём, на пальце правой руки поблёскивал перстень-гололит [56]. В отличие от Орге, Ашедук и выглядел богаче, и держался особняком.

– Что смотришь, Лис? – спросил вдруг тот, спокойно глядя травнику в глаза. Кивнул на скамейку рядом с собою. – Садись, поговорим.

Голос Ашедука, хриплый и в то же время необычно высокий, тоже выдавал в нём гнома. Глотнув из кружки, двараг подождал, пока Жуга не уселся на лавку, и после паузы заговорил опять.

– Видел я тебя в деле. Мечом ты махать умеешь, да и с волшебством накоротке. Не боишься, что однажды хватишь через край?

– Боюсь, – признался травник. – Но мне уже всё равно. Пусть лучше будет хуже, чем совсем ничего не будет.

– Может быть, оно и так. Это тоже способ жить. Я хочу предупредить тебя, Лис.

– О чём?

– Я видел, как ты сражаешься. Твой меч… Я думаю, ты знаешь, что́ он и откуда. Я хочу, чтобы ты был осторожен с ним. Волшебный меч делает непобедимым только того, кому это начертано судьбой.

– Я не верю в судьбу.

– Тем не менее это так.

Жуга ответил не сразу. Долго молчал. Поднял взгляд.

– Я не понимаю, как ты узнал, но мне и вправду нелегко с ним. Я…

– Тангары всегда знают, как чувствует себя металл, тем более такой, как этот. Не забывай, что это – Хриз, последний заказ, который гномы сделали для Аса Локи… – Гном говорил медленно, тщательно подбирая слова, а в этом месте сделал паузу и вдруг добавил, как отсёк: – Невостребованный заказ.

– Ашедук.

– Что?

– Ты ведь не простой двараг. Кто ты? Наполовину человек, я прав?

– На четверть, – усмехнулся тот. – Хотя и этого хватает. У меня одно сердце.

– Ты из Свободных?

– Да. Я из Свободных.

– Зачем ты с нами поплыл?

– Орге тоже плывёт, но ты не спрашиваешь, зачем.

– Орге – мой старый знакомый. Он не раз помогал мне делом и советом. Быть может, ему просто любопытно, чем всё кончится; его я понимаю. А ты? Что тебе надо в Исландии?

Гном долго пристально смотрел на травника, шевеля губами под густой мохнатой бородой. Молчал. Жуга уже не в первый раз поймал себя на нелепой мысли, будто зубы у Ашедука (да и у большинства дварагов) слишком велики для рта, и он всё время пытается распределить их там поудобнее. Огонь в камине успел догореть. Появился хозяин таверны, подбросил угля. Окликнул травника: «Hey, rusty!», что-то спросил, указывая на пустую кружку. Жуга отрицательно покачал головой, для верности похлопав себя по карману, тот всё понял и ушёл.

– Ты странный человек, Лис, – сказал наконец гном. – Идёшь наперекор всему, даже зная, что в конце пути тебя ждёт боль, кровь, унижение и, может, даже смерть. Знаешь, а всё равно идёшь. Раненый, побитый, на пределе сил. Не предаёшь друзей, даже тех, которые сами тебя уже предали. Кажется, даже кого-то любишь. Во всех этих засраных городах, пьяных тавернах остаёшься собой, как будто меняешься не ты, а мир вокруг тебя. Это глупо, знаешь ли, но в этом есть что-то, из-за чего другие соглашаются идти с тобой, будь то пройдоха Золтан, простак Орге или этот маленький негодяй со своей змеюкой. Некий кодекс. Кодекс чести. Но тебе-то зачем это всё? Что тебя гонит? Злоба? Но ты не злой. Долг? Но перед кем? Зачем ты лезешь туда, где только мрак и безнадёжность?

Травник помолчал. Взъерошил волосы рукой.

– Мне нечего тебе ответить, двараг, – сказал он. – Хотя… Может быть, ты знаешь: в речках водится такой червячок – волосатик, длинный, очень тонкий. Чёрный такой, на ниточку похож с двумя узелками. Когда я был маленьким, одна деревенская бабка любила пугать ребятню всякими россказнями, так вот, однажды она сказала про волосатика, будто он такой острый и тонкий, что если на его пути подставить руку, то может отрезать пальцы, и чтобы мы ни в коем разе этого не делали. Ну, пацаны все слушали, развесив уши, а я… Я просто пошёл к реке и поймал волосатика. И оказалось, что ничего он не режет – самый безобидный водяной червяк. С тех пор я думаю, что если бы я тогда этого не сделал, до сих пор бы, наверное, боялся волосатика. Наверное, это и есть то, что меня гонит. Не хочу бояться, ненавижу. Мне обязательно нужно «поймать волосатика», чтобы жить потом спокойно. Вот и весь мой «кодекс». Я понятно говорю?

– Я понимаю, – Ашедук кивнул. – А если бы тебе отрезало пальцы?

Жуга пожал плечами:

– А я сперва палочкой проверил.

Двараг рассмеялся.

– Да, – он поскрёб в бороде. – В чём-то ты прав. Когда случается беда или несчастье, поздно выяснять, кто виноват. И ты не выясняешь. Что ж, пока тебе везёт – даже враги ухитряются тебе помогать, примерно как в одной людской