Люди, видевшие нашу работу, проявляли любопытство, но подходили с вопросами немногие. Между собой мы договорились ни с кем не контачить и на вопросы не отвечать. Люди сами себе могли ответить на всё.

– Ой, что это вы делаете? Молодые люди… Вы из какой организации?

– Вы что, читать не умеете? У них на спине всё написано. Они из конторы Мирового океана…

– А чего они не разговаривают?.. Иностранцы? Наверное, иностранцы!..

– Ребята! А чё это вы на стенке рисуете?..

– Они не понимают… Они иностранцы… Видите! Они отмечают, где находится уровень океана, то есть уровень моря…

– А на кой здесь нужен уровень моря?..

– На случай наводнений, паводков…

– Вы чего такое говорите?.. Где мы и где ближайшее море!

– А про сообщающиеся сосуды вас в школе не учили?.. Вся водная система соединяется…

– Ладно!.. Не мешайте людям работать!..

Такие слышали мы разговоры тех, кто решил полюбопытствовать, чем занимались люди в синих комбинезонах. После нашей акции в городе осталось четыре синих трафарета в четырёх местах.

Маляр, который привлёк моё внимание у здания Главпочтамта города Кемерово, аккуратно, тонкой кистью, обводил один из оставленных нами «уровней океана». Видимо, рабочие сочли наш трафарет серьёзной информацией и решили его не закрашивать. Всё-таки «уровень м. океана», а главное, номер инспектора убеждали, что дело не шутейное. Это было очень смешно! Но никому из прохожих я об этом сообщить и рассказать не мог. И маляру не мог. Он работал сосредоточенно и аккуратно, высунув изо рта напряжённый кончик языка.

От всего моего перманентного театра и идеи художественного освоения пространства оставалась маленькая синяя полоска. Оставалась до следующего текущего ремонта.

Мы покидали Кемерово летним вечером. Уезжали машиной в Новосибирск к утреннему самолёту из аэропорта Толмачёво. На летний период отпусков запустили прямой рейс до Калининграда. Проезжая по улицам, роднее которых ещё не было для меня ни в одном другом городе мира, я старался не цепляться глазами за дома, остановки, магазины, кинотеатры, телевизионную вышку… Запрещал себе прощаться с родным городом всерьёз. Говорил мысленно: «Успокойся! Ты не в Австралию едешь и не в Берлин… Ты просто поехал в другой город… Это не эмиграция… В любой момент сможешь сесть в самолёт и прилететь… Если всё будет нормально…»

Убедить себя в том, что отъезд из родного города для продолжения жизни в другом далёком краю событие незначительное и не требующее переживаний, не получалось. Мы с женой чувствовали масштаб происходящего с нами. Ехали молча. Дочь почти сразу уснула в машине. Когда подъезжали к железнодорожному переезду, за которым город заканчивался, а потом стояли перед опущенным шлагбаумом, по радио звучала песня. Она врезалась в память, как кованый гвоздь. Состав тот, что мы пропускали, был длинный. Но и он прошёл. Шлагбаум вздрогнул и стал подниматься.

– Поехали, – сказал я тихо одними губами.

Ехали до Новосибирска по трассе в сплошной темноте. Небо висело низкое и беспросветное, но дождём не проливалось. Когда водитель останавливался покурить, я выходил из машины и дышал тяжёлым воздухом, какой бывает перед мощной грозой. Где-то далеко видны были всполохи. Там гроза разразилась, но звуки её до нас не долетали.

Приехали в аэропорт ещё до рассвета.

Всю дорогу я не спал. В темноте по сторонам ничего не было видно, даже очертаний перелесков. Мчались, как в тоннеле, выставив вперёд лучи фар. На трассе между городами радио принимало плохо, шипело. Водитель его выключил. Жена спала, приобняв дочь.

Я размышлял. Пытался представить себе жизнь на новом месте.

«Сначала, конечно, будет много хлопот, забот. Ремонт, обустройство, детский сад. Появятся новые знакомые. Должны появиться… Придёт осень. С поступлением на юридический в этом году я уже опоздал. Зато появилось время нормально подготовиться».

А ещё я стал обдумывать и вспоминать то, что давно хотел и планировал прочесть. Накопилось много намеченных книг.

«Надо бы всё же почитать Кальдерона, – думал я, глядя на освещённую фарами дорогу, – а то без него драматургическая картина не полна… Не зашёл в меня Кальдерон, когда его изучали… Да… “Стойкий принц”… Совсем не зашёл… Погоди! А зачем тебе драматургическая картина? На фига Кальдерон модному адвокату?.. Блеснуть перед прокурором цитатой?.. Не нужна тебе драматургия!.. Забудь!..»

Я гнал от себя пьесы, сцену, драматургов, театр…

Но стоило перестать размышлять о чём-то конкретном и практическом, как мысль извивалась и я снова и снова уходил в театр…

«Надо бы обязательно вставить в рассказ описание, как мальчик идёт в школу… Зимой… У меня была куртка, которая от мороза твердела и шелестела ужасно… Этот шелест утром перед школой мешал жить, как зубная боль… Нет… Погоди… Таких курток было немного… А девчонки вообще их не носили… Про эту куртку лучше со сцены не говорить… Многие не поймут… Стоп! Стоп!.. С какой сцены?.. Опомнись!.. Где ты найдёшь сцену в Калининграде? Кто тебя на неё пустит?.. Всё!.. Всё-о-о-о!..»

Я мучительно боролся с театром в себе. Я хотел быть на новом месте, в новом городе, счастливым! Счастливым от комфорта и достатка. Фантазировал машину, которую куплю. Обязательно весёлую машину нарядного цвета. Научусь её водить. На этой машине я хотел ехать к морю, доезжать и идти в дюны и чтобы дочь бежала впереди… а жена чуть-чуть сзади. Я оглядывался бы, и мы улыбались бы друг другу.

С театром ничего подобного не получилось бы! Я это знал. С театром были связаны яркие радости, но короткие… После которых шли мучения, мучения, тоска и невозможность быть счастливым от простых вещей. Простых! Таких, как вкусная еда, путешествия, детективный фильм дома перед сном, чемпионат мира по футболу, разговоры с приятелями о всякой ерунде далеко за полночь, покупка новой мебели…

Я ехал по укрытой ночной тьмой сибирской равнине и искренне надеялся, что смогу жить спокойно, разумно, удобно и счастливо. Без театра и искусства. Я думал, что смогу оставить его в прошлом. Что оно меня отпустит, как отпустил родной город.

Я не знал и не мог знать тогда в дороге, что буквально скоро, вот-вот, уже в подступающем августе, случится жёсткий экономический кризис и накопления, на которые я рассчитывал скромно, но достойно прожить минимум год-полтора, растают, испарятся, улетучатся. Что меньше чем через месяц мы своим маленьким семейством окажемся в ловушке полного безденежья в незнакомом городе в резко изменившихся условиях.

Я, фантазируя о поездках к морю, не мог предположить, что отец будет подбрасывать денег, как стипендию, не спрашивая, о чём я думал, на что рассчитывал и что намерен делать дальше… Что жена пойдёт работать за крошечную зарплату секретарём, а дочь долго будет спрашивать, когда мы поедем обратно. Обратно домой…

Я не знал, что театр никуда меня не отпустит, а юридическая элита не получит в свои ряды модного адвоката в моём лице. Безденежье перечеркнёт все идиотские планы, связанные с процветанием в кущах юриспруденции.